Владимир Дэс - Закон есть закон (сборник) Страница 5

Он даже не успел выстрелить ему вдогонку.

Тогда Он выскочил из караулки, забежал за угол и в рассветной дымке увидел у окна какую-то темную кучу.

Он подошел.

Парень не шевелился.

И вдруг прямо над ухом – в это время Он наклонился проверить, точно ли беглец умер, – кто-то позвал Его по имени.

Он подскочил и резко обернулся.

Совсем рядом стоял часовой. Очевидно, прибежал на выстрелы от склада ГСМ.

Он спокойно поднял автомат и уперся дулом в грудь товарищу.

А тот – вот дурак – даже не обратил на это внимания, все таращил глаза на мертвого и все твердил:

– Елки зеленые, чего это с ним?

– Ничего, – ответил Он и выстрелил ему в сердце.

Часовой отлетел от Него, будто сам отпрыгнул, и упал на спину, сильно стукнувшись головой о землю.

Там, где у него только что было сердце, открылась огромная рваная дыра.

Шинель вокруг нее задымилась, потом вспыхнула ярким пламенем, но оно тут же, потрескивая, затухло от крови.

Он открыл дверь и опешил.

Тот, кому Он прострелил ноги, двигался навстречу – на коленях, но с голенями, вывернутыми от колен вперед.

Он толкал эти беспомощные култышки и двигался за ними к двери, то и дело заваливаясь набок.

За ним тянулись две темные кровавые полосы.

Он не стал терять на него время: проходя мимо, приставил автомат к его голове.

Тот, очевидно, сразу все понял и горько заплакал, закрыв лицо руками.

Он же спокойно выстрелил ему в голову, и когда тот, откинувшись назад, упал, перешагнул через него и прошел в комнату начальника караула.

Там уже надсаживался телефон.

Он разбил его прикладом.

Потом вскрыл неприкосновенный боевой запас.

Сменил магазины на полнорожковые, распихал по карманам «лимонки» и, присев на минутку на стул, обозначил для себя, что надо сделать.

Злобы на людей и окружающий мир нисколько не убавилось. Наоборот: от крови Он только сильнее распалился.

«Значит, так… – решил Он. – Сперва – в основной корпус, на свой курс. Закидаю их, сонных, гранатами, и таким вот образом, этаж за этажом, все училище – под сплав».

Тут Его мысли прервал какой-то шорох за дверью.

Он встал, удивленный.

«Неужели из мертвецов кто воскрес?»

И Он смело, даже не думая ни о какой опасности, вышел из комнаты начальника караула. И тут же сверху, из комнаты бодрствования, где Он оставил своего первого напарника по караулу мертвым, как Ему казалось, ударила очередь.

Он опрометью бросился из караулки.

Выскочил, сделал несколько шагов и упал в траву.

Сознания Он не терял.

В открытую дверь Ему было видно, как сверху спустился напарник и застыл, глядя на эту бойню.

Но как только шатающаяся фигура с окровавленной головой показалась в дверях, проклиная убийцу во всех его родовых коленах, Он сделав неимоверное усилие, переложил автомат в левую руку, повернулся и попытался прицелиться в ожившего покойника.

Наконец поймал-таки его на мушку и надавил спуск.

Выстрела не было.

Он нажал еще раз.

Ничего.

Он посмотрел, в чем дело.

Рожок перебит пулей. Надо заменить…

Он начал шарить левой рукой в подсумке, и в этот момент бывший напарник, разглядев Его в траве, выхватил штык-нож и бросился к Нему.

А Он уже почти достал новый, полный магазин, но вставить так и не успел – Ему в шею воткнули нож.

Он дернул головой, выронил автомат и потерял сознание.

А парень, воткнувший нож Ему в шею, выхватил у Него автомат и кубарем откатился в сторону.

Вскочил.

Прицелился…

Но увидев, что Он больше не шевелится, бросил автомат, сел прямо на землю, обнял свои колени руками и завыл волком, раскачиваясь из стороны в сторону.

Потом кто-то окликнул этого парня, страхуясь подойти ближе.

Потом и Он очнулся, с ножом в шее, пришел в сознание.

Понял, что уже не успеет сделать все, что хотел.

В душе не было ни страха, ни раскаяния.

Было только одно…

Желание.

Желание… убить кого-то еще!

Убить что-то живое!

И настанет утро, и придет покой

Давно уже по утрам Николаю Палычу думалось, что вот это утро – последнее в его жизни.

Так уж сложилась жизнь.

Год назад похоронил он жену, с которой прожил почти пятьдесят лет. Сын, молодой, высокий, красивый, служил в Афганистане, да там и погиб, а дочь вдруг заболела, не успев ни родить, ни замуж выйти. Умерла. Рак – болезнь страшная и всегда неожиданная. Только лечили ее почему-то от чего-то другого.

Вот он и остался совсем один.

Впрочем, нет: жили с ним собака, канарейка да котенок. И еще книги, рукописи. Были и уникальные. Например: переписка Чайковского с одним молодым человеком. Написанные листы его собственной рукой.

Один раз пытались выкрасть эти письма.

Тогда он написал письмо одному большому начальнику, и ему поставили кнопку для срочного вызова милиции. На всякий случай.

Так он и жил, с книгами, рукописями и кнопкой.

Три дня назад ему исполнилось семьдесят восемь.

А вчера утром в дверь позвонила какая-то девушка – молодая, симпатичная, не усталая, улыбчивая – и сказала, что принесла пенсию.

Он не открыл: пенсию он давно уже получал в консерватории, где вел класс по теории музыки.

Он попросил подождать и по телефону позвонил на третий этаж соседке. Та сказала, что ей никакой пенсии сегодня не приносили.

Девушка постояла-постояла у дверей и ушла.

Странный был визит.

После него целый день, до вечера просидел он дома. Хоть и собака старая вся изскулилась, и только под вечер решил выгулять живую душу.

Едва открыл дверь, как его чем-то ударили в рот и вбили назад, в квартиру. Он упал.

Собаку пинками загнали на лоджию и там заперли. Их было трое: та самая девушка, которая звонила утром, и еще два парня.

Один был худой и длинный. Злой и нервный.

Это он первым ударом выбил Николаю Палычу вставные зубы и изуродовал лицо, а в прихожей еще долго топтал, даже пританцовывал на старом его теле.

Принялись что-то искать. А у него – одни книги, даже водки нет.

Правда, были еще лекарства; он давно уже тяжело засыпал и с трудом просыпался.

Этот худой и высокий нарвал из упаковок таблеток и все их разом заглотил.

А заглотив, совсем обезумел.

Другие все шарили по шкафам и комодам, а этот все подходил к Николаю Палычу и со сладостью прыгал на нем.

– Профессор, сука! Нотки пишешь… старая падаль!

Он подпрыгивал и с хеканьем обрушивался на распластанное тело тощим задом. Куда придется, на живот или на голову.