Олег Овчинников - Креативщики Страница 5

– Ой-й-й, не-ет, – протянул Василий. Олег представил себе ощущения приятеля – легкость, невыносимая легкость, когда твое тело ничего не весит, ноги как будто парят над полом, а руки сами взлетают к потолку, – и прикусил щеку, чтобы не застонать от досады и зависти. – Твои города не при-годил-лись. Ха-ха! Не при-годил-лись. Я сам придумал третью запись, все-е са-ам.

– Сам? А о чем она?

– Да та-а-ак…

– Ладно, – сдался Олег. – Но тогда хотя бы… Ты ведь сейчас пойдешь в магазин, да? Будь другом, купи мне каких-нибудь орешков и… – он проглотил сухой комок, – воды. Побольше воды, любой: минералки там, “Фанты”, хорошо? А я тебе отдам, когда…

– “Ф-фанты”! – фыркнула трубка и захихикала. – Ну ты юм-мори-ист! Скажешь тоже: “Ф-фанты”!

– Эй, погоди, – засуетился Олег. – Не пропадай!

Но трубка только расслабленно хихикала в ответ. Потом запищала – часто, прерывисто.

– Я не могу так. – Олег покачал головой, с отвращением посмотрел на трубку и замахнулся для яростного броска. В последний момент передумал, аккуратно положил на рычаг, снова снял и проверил гудок. – Просто не могу.

Сухой язык наждаком скреб по небу. Олег распахнул дверцу холодильника и беззвучно заскулил. На полках было пусто, к этому он уже привык, но и под морозилкой было пусто, и это его добило. Отделение, куда он совсем недавно вставил кассету с водой, зияло издевательской пустотой.

– Я не могу! – закричал он в подсвеченное нутро холодильника. – Я не могу, я… писал стихи, слышите? Слышите – вы все?!

Задев дверцу плечом, Олег подошел к окну и дернул на себя створку стеклопакета. Та не поддалась. Он дернул еще раз и застонал от бессилия.

– Это не жизнь. – Олег попытался заплакать, но не смог выдавить из обезвоженного организма ни слезинки. – Это все равно не жизнь. Я писал… Вдохновение… С ногами…

Он внимательно посмотрел на табурет, затем взял его за ножки и, подняв над головой, шагнул к окну. В некотором смысле это тоже было вдохновение.

– Я так не могу. Я так… Это не жизнь, – убежденно сказал он, но вместо того, чтобы разбить стекло, прислонился к нему лбом и взглянул на площадку перед подъездом, которая с высоты двадцатого этажа казалась не больше носового платка. – Нет, не так. – Как только решение было принято, Олег неожиданно для себя успокоился. – Слишком высоко. Пока долетишь, успеешь испугаться и… – он нервно хихикнул, – передумать. Не так.

Взгляд его скользнул вдоль ограды периметра, высокой кирпичной стены, украшенной поверху тройным кружевом колючей проволоки. Выходить за нее не возбранялось никому. Вернуться назад было невозможно. Местный КПП работал по принципу выпускающего клапана. Предполагалось, что ни один торчок в здравом уме не покинет свой маленький однокомнатный рай, в котором ему гарантировано пусть маленькое, но ежедневное счастье. Что же до тех, у кого со здравым умом проблемы… Как сказал бы Василий, Креативу не нужны идиоты.

– Сами вы идиоты… – пробормотал Олег и улыбнулся своему отражению в оконном стекле.

Его влекло туда – мимо серых домов и безлюдных дворов, мимо молчаливых охранников с автоматами и овчарок-нюхачей, – за периметр. На волю. Не для того, чтобы найти там свое место и начать все сначала, – Олег прекрасно понимал, что это невозможно. Просто в последний раз вдохнуть сырой воздух свободы, поглазеть на яркие витрины и афиши кинотеатров, потолкаться в толпе пешеходов, постоять перед светофором… и, выждав, когда какой-нибудь лихач помчится на красный свет, сделать три шага вперед и распрощаться с белым.

– Так, – сказал Олег. – Только так. Но сначала… – Он усмехнулся. Ему было легко и спокойно. Даже жажда как будто отступила, очарованная красотой замысла. – Последний привет. Я все-таки…

Он не договорил. Аккуратно поставил табурет на пол и забрался на него с ногами. С минуту, глядя в окно, грыз колпачок ручки, потом подтянул к себе ближайший чистый листок и быстро написал:

В жизни поэта случайности нет,В смерти ее тоже нет.Смерть – это лишь светофорный бред,Как мотыльки – на свет.Был еще красный асфальтный рассвет…

Он поднял листок двумя руками и перечитал стихотворение пять раз – по количеству строчек. Потом сухими, как пемза, губами поцеловал бумагу прямо под многоточием и бережно, точно святыню, положил на стол. Такого покоя и свободы от всего Олег не чувствовал… наверное, никогда.

Он вышел в прихожую и открыл дверь. Хотел идти в чем был, но в последний момент одумался – зачем привлекать внимание? – быстро натянул брюки и кроссовки, на голые плечи накинул куртку.

– Прощайте, – тихо сказал он и провел ладонью по неровным, словно волдырями покрытым обоям. – Счастливо оставаться.

Дверь закрывать не стал.

Как будто чувствовал, что вернется. Уже через минуту, запыхавшийся, дрожащий и бледный. Ворвется в комнату, пронесется из утла в угол, как тайфун, и рухнет на колени перед тумбочкой.

Потому что на лестничной площадке ему послышится, что в опустевшей квартире тренькнул телефон.