Виталий Обедин - Волчий пасынок - путь к сухому морю Страница 5

- Я больше не член клана. - наконец сказал он. - Более того, любой, кто принесет Кровавому Сугану мою голову, желательно с не запекшейся еще кровью, будет вправе занять не только мое место в клане, но и получить право присутствовать на совете военных вождей, как равный. Это тоже очень много. Может быть, ты желаешь и эту награду, караванщик?

Губы Гая медленно растянулись в кривой неровной улыбке.

Канна еще не очень хорошо умел улыбаться. Он вообще еще не умел очень многое - простое и незначительное для всех остальных людей : не умел смеяться, плакать, лгать, осуждать, завидовать, жалеть... Для него, выращенного в искусственной среде с одним единственным предназначением в жизни - быть верным и смертоносным, все это, включая странную механику причудливого складывания губ, было таким сложным и непонятным.

- Впрочем, сейчас уже вряд ли. В клане все должны думать, что я мертв. И так оно, наверное, к лучшему. Для того, чтобы стать одним из них мне потребовалось несколько месяцев - несколько кровавых месяцев, наполненных сражениями и смертями. Врагом же племени я стал за какую-то долю мгновения.

- Надо полагать, в ту долю мгновения твой меч выскочил из ножен. - миндалевидные глаза шарумца сузились, превратившись в тонике щелочки.

Гай с трудом удержался от того, чтобы не сгримасничать. шарумец определенно говорил о "молнийном мече Кресса" -знаменитом ударе-выхвате Волчьей Гвардии, поражающем противника насмерть еще до начала схватки. В течении двух лет лучшие мастера клинка, собранные в засекреченных казармах-лабараториях Гвардии со всех концов Таннаса обучали юных гвардейцев-оборотней только одному - умению молниеносно выхватывать из ножен меч. Surs dat Cresse ayan! Всего одно движение, слитное и быстрое, как мысль. Движение обгоняющее смерть.

Табиб Осане был более, чем прав, когда сказал, будто меч Гая был способен нанести удар прежде того, как его противник успеет понять, что клинок уже покинул ножны.

- Пожалуй тебе можно верить, тур-атта. - так и не дождавшись ответа медленно проговорил начальник караванной стражи, голосом придавая вес каждому своему слову. - Ты не лжешь. Не умеешь...Я это заметил. Если ты не знаешь, что сказать - просто молчишь, и лицо твое каменеет, превращаясь в маску предвестника смерти. Ты опасный человек, Гай Канна. Очень опасный. Тебе даровано искусство убивать, и ты готов пользоваться им в любой момент, когда только посчитаешь нужным. И ты зависим от этого искусства. Целиком и полностью. Именно поэтому ты пришел к кагасам. Вовсе не из-за добычи, нет.

В памяти Гая возник образ могучего Хагена по прозвищу Бурелом воина из борийского народа, первого и, наверное, единственного настоящего друга оборотня-меченосца во всем этом мире. Когда-то богатырь-бориец чуть не слово в слово произнес то же самое, что только что сказал дородный шарумский караванщик. В груди Волчьего Пасынка закипел жаркий, неуправляемый гнев. Сколько раз его уже обвиняли в жестокости, в бесчеловечности, в бездушии, в то время, как он пытается всего лишь жить! жить! подстроившись под правила и реалии этого непонятного, чуждого, изменчивого мира, столь разительно непохожего на аккуратные, точные, Казармы Гвардии с их четко разграниченными нормами, правилами и порядками жизни.

- Я не бесчувственный зверь! - тихо, задыхаясь от едва сдерживаемой ярости - страшной ярости волка, которая знает только один выход - кровавый оскал и смыкающиеся на горле челюсти! - Не машина для убийства! Не волк-оборотень! Я человек и воин! То, что я живу мечом еще не значит, что я живу для меча! Я не убиваю из прихоти, как ... как вы! Да как вы! Нормальные люди! Не Пасынки Крылатого Волка, воспитанные только для одного сражаться и умирать. Вы - со своими принципами, амбициями, тщеславием и честолюбием, всем тем, что я никогда не понимал и никогда не пойму! С вашими фальшивыми идеалами, интригами, борьбой за власть, из-за которой и создали таких как я, меня самого! Во имя этих ваших штук ежедневно на Таннасе погибает больше людей, чем когда-либо сразил и сразит еще мой меч.

Весь дрожа от переполнявших его неподконтрольных, мятущихся чувств, Гай вскочил на ноги, отшвырнув пиалу, в разные стороны разметав цветные подушки. Его тонкие мускулистые руки с судорожно напряженными скрюченными пальцами метались перед лицом шарумского караванщика, словно когти хищной птицы.

- Пусть я не знаю милосердия и прочих ваших добродетелей, но и пороков ваших я тоже не знаю! И потому никто из вас не вправе считать меня хуже себя. Никто! Нет! Даже не я не хуже - это вы не лучше!

Канна замолк, резко оборвав свою гневную тираду, тяжело дыша, словно после долгого бега. Глаза его сверкали стальным блеском, грудь неровно вздымалась. Юный оборотень-меченосец не всегда умел контролировать свои эмоции. Стыдясь и опасаясь этого, он подавлял и прятал свои чувства в себе, глубоко внутри, отказывая им в праве выражаться, но когда и если им случалось взломать возводимые Гаем запреты и прорываться наружу, неуправляемые и бурные, они взрывали его, точно бочку с порохом. И в такие моменты находится рядом с ним было ничуть не безопаснее, чем возле пресловутой бочки. Уже не раз это играло с Канной плохие шутки, но поделать с собой молодой ураниец ничего не мог. Лучше всего Гай владел собственными эмоциями, встречаясь лицом к лицу с угрозой, какой бы страшной и опасной она не казалась. В подобных ситуациях он точно знал, что и как ему надлежит делать. К этому его готовили, тренировали, натаскивали ; думать и чувствовать же, с тех пор как остался один, он учился сам, и, видят Боги, это были самые тяжелые уроки в жизни Волчьего Пасынка.

- ...Чего ты добиваешься, караванщик? - неровным пресекающимся голосом спрашивал Канна, угрожающе склонившись над Табибом Осане. Уверяю тебя, мало, кто из смертных стоял так близко к своей смерти, как ты сейчас. Я с тобой честен. Мой меч часто опереживает мои мысли. Иногда даже приходится запоздало... сожалеть.

Внешне Осане остался довольно невозмутимым, но в груди у него затрепетал до скрипа в зубах отвратительный холодок. Уранийский мальчишка с его болезненно-бледной кожей, взвинченными нервами и закрепленным на чудной манер мечом за спиной вдруг показался ему растревоженной коброй, уже обнажившей свои страшные иглоподобные, сочащиеся ядом, клыки и теперь, устрашающе медленно раскачиваясь в танце, размышляющей - ужалить ей дерзкого наглеца, дерзнувшего нарушить покой или только ограничиться нагнанным на него страхом. Начальник караванной стражи был мужественным, видавшим виды человеком, которого жизнь научила многому и, главное - иметь смелость признаться себе, что боишься того, что действительно страшно. Мельком Табиб Осане успел подумать : будь он помоложе лет так на двадцать, когда горячая кровь кружила голову куда как почище самого крепкого вина, поведение странного гостя неминуемо заставило бы его схватится за свой увесистый меч, чтобы принять дерзкий вызов. И, с неприязнью, признался он самому себе, не исключено, что скорее всего это было бы последним неразумным шагом, совершенным им за свою далеко не безгрешную жизнь.