Джон Кэмпбелл - Лунный ад Страница 5

Или, например, когда в августе 1945 года стало известно об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, Кэмпбел пришел в полный восторг и восклицал, что «теперь-то к научной фантастике станут относиться серьезно». Мыслей о том, какое небывалое зло принесли чудовищные ядерные грибы жителям этих двух городов, у него то ли вовсе не было, то ли он попросту не допускал их до сознания. И вовсе не потому, что был таким уж воинствующим «ястребом» и требовал поголовного истребления всех японцев — отнюдь нет. Просто в этом факте он усмотрел исключительно высшее достижение того самого научно-технического прогресса, который столь пламенно воспевал, причем не только без мрачных уэллсовых предчувствий, но даже без легкой жюль-верновской оглядки, заставившей француза вложить в уста инженера Робура слова: «Граждане Соединенных Штатов! Прогресс науки не должен обгонять совершенствования нравов». Кроме того, атомная энергетика, великое будущее которой он энергично и пылко предрекал, казалась Кэмпбелу буквально собственным детищем — ведь именно благодаря его влиянию как редактора в начале сороковых фантасты так глубоко исследовали ее возможности. Теперь, полагал он, общество должно по достоинству оценить их (и его в том числе) прозорливость — эта жажда признания затмевала все.

И, пожалуй, последнее. Любая религия, как известно, чревата суевериями, однако религия секулярная — стократ. Не смог избежать этой ловушки и Кэмпбел. В майском выпуске его журнала за 1950 год фигурировала первая хаббардовская статья о дианетике — той самой, адепты которой в изобилии объявились теперь и у нас, с настойчивостью, достойной лучшего применения, предлагая разнообразные листовки и книги основоположника учения Л. Рона Хаббарда. Это было чрезвычайно симптоматично для все более настойчивого желания Кэмпбела видеть идеи фантастики воплощенными в жизнь — желания, которое привело его к вдохновенной поддержке всякого рода «кустарных изобретений» и «псионических устройств». Теперь его редакционные статьи — идиосинкратические, намеренно заостренные, чтобы задеть за живое сколь угодно толстокожего читателя, догматичные, иногда бессовестно элитаристские и даже чуть ли не расистские — поглотили большую часть той энергии, которая раньше уходила на подпитку новыми идеями постоянных авторов.

Кстати сказать, с этой самой подпиткой тоже все не так просто, поскольку в требованиях своих Кэмпбел проявлял беспредельную категоричность, свойственную, впрочем, всем пророкам. Будучи априорно убежден, что все видит и все понимает намного лучше кого бы то ни было, он неизменно почитал мельчайшие свои рекомендации истиной в последней инстанции. Пока он имел дело с птенцами едва-едва оперившимися, это благополучно сходило с рук. Однако встав на крыло, некоторые из них принимались бунтовать. Чаще всего это без особых последствий выливалось в остервенелые споры — пар выходил, давление падало, и вновь воцарялись мир и взаимопонимание. Но порой доходило и до разрыва — Кэмпбел открыл и воспитал плеяду талантов, но ведь талант по определению не выносит ни контроля, ни тем более диктата. Первым около пятидесятого года покинул гнездо строптивый Роберт Хайнлайн. Правда, кэмпбеловы поклонники утверждают, что за таким поведением великого мэтра крылся тонкий психологический расчет: мол, тиранизируя авторов, он сознательно провоцировал переросших его школу на мятеж и уход. Недоброжелатели же полагают, будто свято верующий в свою миссию Кэмпбел попросту жил в соответствии со знаменитым принципом Генри Форда, любившего говаривать, что автомобиль может быть любого цвета, если будет черного. Бог весть, кто тут прав. Но вот что любопытно: даже порвавший с Кэмпбелом Хайнлайн впоследствии отзывался о нем, употребляя исключительно превосходные степени. С пророком могли расходиться, но поклоняться ему продолжали до конца.

Все эти внутренние противоречия и конфликты являли собой плату за исповедание секулярной религии, за ту самую веру, о которой — совсем по иному, правда, поводу — писал Наум Коржавин:

Не слух и не зрение — с самого детстваНам вера, как знанье, досталась в наследство.

Наследство же — как и наследственность — не всегда несут с собою лишь благо. Увы, нянюшкину максиму из стихотворения Саши Черного, вынесенную мною в эпиграф, можно и должно поставить под вопрос.

V

Кто знает, в какой именно момент для нас реально начнется XXI век: может быть, уже, — а мы и не заметили; может быть, до его прихода еще десяток-другой лет. Ведь это только для компьютеров существует четкая граница — миг смены единицы на двойку. С историей же, с людьми — дело обстоит куда как сложнее. Но в том, что сейчас все мы существуем в некоем порубежье, в переходной сумеречной зоне, в диффузном пространстве времени — сомневаться не приходится.

И потому особенно интересно оглянуться на тех, кто столетием раньше проходил тот же путь, чьи душа и разум становились ареной столкновения идеалов и реальностей двух эпох — так, как произошло это с Джоном Вудом Кэмпбелом-младшим.

Андрей БАЛАБУХА

ИЗ МРАКА НОЧИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Мать сарнов не мигая смотрела на Грайта. Глаза у нее были удивительные, золотистые. Человек, стоявший перед ней, был представителем расы, которую сарны поработили четыре тысячи лет назад, — расы людей. А пока Мать выполняла возложенную на нее задачу — следила за порядком на Земле, на той самой планете, где прежде тысячелетиями царил хаос. Люди не умели пользоваться свободой и поэтому заслужили участь рабов. Они подчинялись сарнам, но в последнее время Правительницу все больше и больше беспокоили попытки людей вновь обрести независимость.

— Ты отвечаешь за исполнение законов, которые установили мы, — холодно произнесла Мать, и леденящий звук ее голоса заставил Грайта невольно поежиться. — Сарны пишут законы, и люди должны исполнять их. Такой порядок был установлен четыре тысячи лет назад. Мать сарнов заботится о том, чтобы этот порядок вещей не нарушался… По-другому быть не может и не будет никогда. Тебе это ясно?

Грайт с трудом оторвал взгляд от похожих на подушечки ступней Правительницы, восседавшей на огромном троне, украшенном мозаикой и покрытом инкрустацией. Стиснув зубы, он перевел взгляд на ее неестественно гибкие, длинные ноги, напоминающие канаты, а затем на округлое золотое тело с четырьмя сдвоенными руками. Холодное, неземное существо, питающееся энергией атома… Ни звука не произнес Грайт, и бесстрастным оставалось его лицо. Правительница Земли нетерпеливо смотрела на человека, ожидая ответа.