Роберт Силверберг - Сон и забвение Страница 5

— Ушам своим не верю, — сказал Хедли.

— И я тоже, по правде говоря. Я не настаиваю. Просто предлагаю одну возможную гипотезу, способную объяснить…

— Я не про твою проклятую гипотезу. Не верится, что это именно ты, мой старый приятель Майк Майклсон, сидишь здесь и болтаешь чушь, превращая таинственное событие в чертовски абсурдное. Ты, старый добрый здравомыслящий, уравновешенный Майк, вешаешь мне на уши лапшу о бешеных тираннозаврах в Лос-Анджелесе…

— Это лишь пример того…

— Плевал я на твой пример! — взорвался Хедли. Его лицо потемнело от раздражения на грани ярости. Казалось, он вот-вот перейдет на крик, — Твой пример — полная чушь. Твой пример — дрянь несусветная. Чтобы услышать всю эту новомодную чепуху, мне не нужно было разыскивать кого-то в Сиэтле. Альтернативная реальность! Третья база!

Из ниоткуда возникла девушка.

— Сигнал вернулся, мистер Хедли.

— Следующим самолетом я лечу на север, идет? — предложил я.

Лицо Джо залилось краской, снова начало раздуваться, как у африканской гадюки, адамово яблоко выпучилось, словно стремясь прорваться наружу.

— Я не пытался задурить тебе голову, — продолжал я. — Извини, если так получилось. Забудь все, что я только что наговорил. Надеюсь, хотя бы отчасти я тебе помог.

Выражение глаз Джо слегка смягчилось.

— Я чертовски устал, Майк.

— Понимаю.

— Я не хотел кричать на тебя.

— Никаких обид, Джо.

— Но эта твоя теория альтернативной реальности… Думаешь, мне легко было поверить, что мы разговариваем с людьми из прошлого? Но я сумел убедить себя, как бы дико это ни выглядело. А теперь ты вываливаешь на меня еще более дикое объяснение, и это уже чересчур. Нарушено мое ощущение правильного, подобающего, разумного. Ты же знаешь, что такое «бритва Оккама»? Старая средневековая аксиома: «Не умножай гипотезы без необходимости. Всегда выбирай самую простую». Здесь эта «самая простая» и так на грани безумия. А ты заводишь ситуацию еще дальше.

— Послушай, — сказал я, — может, кто-нибудь из твоих сотрудников отвезет меня в отель…

— Нет.

— Heт?

— Дай-ка я подумаю. Тот факт, что это не имеет смысла, еще не означает, что это невозможно. И если у нас есть одна невозможная вещь, почему бы не принять вторую, шестую, шестнадцатую? Правильно? — Глаза у него стали как две черные дыры, на дне которых мерцали холодные звезды. — Черт, на этом этапе нам нет нужды задаваться объяснениями. Сначала надо понять главное. Майк. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Хочу, чтобы ты остался здесь.

— Что?

— Не уходи. Пожалуйста. Кто-то же должен продолжить разговор с этим монголом. Пожалуйста, останься, Майк, Пожалуйста.

Времена, рассказывал Темучин, сейчас очень тяжелые. Неверные под управлением Саладина разбили силы крестоносцев на Святой Земле, и Иерусалим пал под натиском мусульман. Повсюду христиане оплакивают погибших. Похоже, что Византию — где Темучин был капитаном гвардии в личной армии принца Теодора Ласкариса — оставила Божья благодать. Огромную империю штормит. В результате мятежей за последние четыре года свергли двух императоров, а нынешний слаб и робок. Провинции Венгрия, Кипр, Сербия и Болгария восстали. Норманны Сицилии отрезают у Византии Грецию, на другом конце империи турки вгрызаются в Малую Азию.

— Это время жестокости, — сказал Темучин, — но меч Господний победит.

От него исходила потрясающая энергия. Главное не то, о чем он рассказывал, а то, как яростно и резко он говорил. Каждый слог дышал этой невероятной силой. Темучин метал слова, как из катапульты. Они буквально несли на себе электрический заряд. Беседовать с ним было — как держать в руках оголенные электрические провода.

Хедли беспокойно сновал по лаборатории, время от времени останавливаясь и глядя на меня с выражением благоговейного ужаса и удивления, как будто хотел сказать: «Неужели ты и впрямь во все это врубаешься?» Я улыбался ему. Я чувствовал себя неестественно спокойно и почти не волновался, хотя сидел с какой-то электронной штукой на голове, позволяя ужасающей силе затоплять мое сознание, и обсуждал политику двенадцатого века с невидимым византийским монголом. Вел светский разговор с Чингисханом. Все нормально. Я справлюсь.

Я знаком дал понять Хедли, что мне нужна бумага, и нацарапал на листке, не прерывая разговора с Темучином: «Добудь описание обстановки в мире во второй половине двенадцатого столетия. В особенности нужна византийская история, священная война против неверных и т. д.».

Короли Англии и Франции, продолжал Темучин, поговаривают о новом крестовом походе. Однако сейчас они воюют между собой и потому вряд ли способны на совместные действия. Могущественный император Германии Фридрих Барбаросса тоже подумывает о крестовом походе, но это принесет больше неприятностей для Византии, чем для сарацинов, потому что Фридрих — друг врагов Византии в мятежных провинциях, а на пути в Святую землю ему предстоит пройти через них.

— Да, тяжелые времена, — согласился я.

И внезапно почувствовал, что начинаю уставать. Необходимость разбирать скорострельную речь Темучина изматывала; к тому же он говорил по-монгольски с византийским акцентом, сыпал именами императоров, принцев и названиями стран, ничего для меня не значившими. Также приходилось сопротивляться воздействию его мощной силы — она обрушивалась, словно лавина, — и ярости. Причем то, что выплескивалось наружу, казалось лишь малой толикой того, что разъедало его изнутри: злость, гнев, разочарование. Трудно чувствовать себя непринужденно с тем, кто вот так клокочет. Внезапно мне захотелось уйти куда-нибудь отсюда и прилечь.

Но тут кто-то положил передо мной распечатанные листы, плотно забитые колонками из «Британской энциклопедии». Перед глазами поплыли имена и названия: Генрих II, Барбарорса, Стефан Неманья, Исаак II Ангел, Гай, король Иерусалима, Ричард Львиное Сердце, Антиох, Триполи, Фессалоники, Венеция. Я кивнул в знак благодарности и отодвинул листы в сторону.

И принялся осторожно расспрашивать Темучина о Монголии. Выяснилось, что он не знал о ней почти ничего. Контакт с родиной прервался для него в возрасте одиннадцати лет, когда византийские торговцы увезли его в Константинополь. Его страна, отец, братья, девушка, с которой он был обручен еще ребенком, — они стали для него просто далекими забытыми фантомами. Однако наедине с собой он все еще говорил на халха; это все, что у него осталось.

К 1187 году Темучин, которому предстояло стать Чингисханом, уже правил половиной Монголии. И конечно, слава о нем должна была дойти до космополитической Византии. Как такое возможно — чтобы этот Темучин ничего не знал о том? Ну, я нашел одно объяснение, однако Джо отверг его. И даже для меня оно звучало совершенно по-дурацки.