Федор Чешко - Четыре уха и блестящий дурак Страница 5

Он быстро понял: если в драке побили, становится больно, а смеявшиеся смеются ещё сильнее. Когда же побиваешь ты, некоторые из тех, кто раньше смеялся, начинают плакать. А ещё он понял, что если не начинать плакать первым, а всё драться, и драться, и драться, то в конце концов начнет плакать враг.

Четыре Уха понял это давно, когда был чмокалкой – одним из тех, кому плавать легче, чем ходить по земле, кто сосёт молоко и дерётся пустыми руками. Позже, через много жизней, оказалось, что понятое для пусторучных драк годится и в драках с оружием. Единственная разница: побитые оружием не плачут. И не смеются. И потом не оживают опять.

Так и вышло: все приучили Четыре Уха каждую жизнь драться, а сам он приучил себя никогда не бывать побитым. Поэтому никто из всех не мог драться лучше него. И поэтому никому из всех ещё не удавалось прожить столько жизней, сколько их прожил Четыре Уха.

Это очень плохо.

Никто из всех не знает, что если прожить много-много жизней, зубы начинают слабо держаться во рту. Зубы тех, чей Исток был рядом с Истоком Четыре Уха, держатся во ртах крепко только из-за того, что эти рты вместе с головами крепко держатся на кровельных кольях. Даже сам Четыре Уха не знал бы плохого про свои зубы, если бы не помётный бог Огненная Катышка.

Это он, бог, которого называют ещё и Небесным Ходоком, от жизни к жизни вздумал делаться всё злее и злее; это он убил мокрых богов речной и озёрной вод и даже бога воды, падающей с мохнатого неба. А смерть мокрых богов убила бога вкусной рыбы. И саму вкусную мягкую рыбу убила тоже.

В прежние мокрые времена Народ Озера редко охотился на бегучее мясо. Рыба вкуснее и мягче мяса, её легче ловить. И ещё: где много бегучего мяса, там всегда много грызунов. Они – грызуны – сильные, свирепые и проворные. И глупые, потому что путают Народ Озера с мясом, на которое можно охотиться.

А в теперешние жизни из-за глупой свирепости Небесной Катышки приходится есть мясо – ведь Озёрный Народ не умеет совсем ничего не есть.

Но мясо – не рыба. Мясо жесткое. Именно мясо впервые сказало, что Четыре Уха ослаб зубами. Однажды, вместо чтоб откуситься, мясо выдернуло из его рта кусательный клык. Это случилось столько жизней назад, сколько пальцев на одной руке или сколько ушей у Четыре Уха. Значит, он не ел уже руку жизней. Нет, две руки жизней он не ел: тогда, когда мясо отняло зуб, он так и не проглотил ни куска. Потому, что стал бояться откусывать. Если мясо отнимет все зубы, нечем станет есть. И нечем станет щёлкать и скалиться на тех, кто смеется. А уж как все станут смеяться над Четыре Уха, когда узнают, что у него вдобавок к перепонкам и задним ушам ещё и зубы вынимаются изо рта…

Четыре Уха всё думал и думал, как теперь быть. Из-за этих раздумий он прожил на одну жизнь меньше, чем все – так задумался, что позабыл умереть и просидел живым всю темноту.

А недавно (тени с тех пор успели вырасти лишь на две ладони), когда Камнелоб, хихикая, попросил его пошевелить ушами – пусть-де подует сильный ветер и всем станет прохладно – занятый раздумьями Четыре Уха даже не стал драться. Он всего лишь оторвал Камнелобу тот хвост, который сзади, и пообещал оторвать тот, который спереди. Все уже стали звать Камнелоба Бесхвостым, но зубы у Четыре Уха от этого, наверное, не окрепли.

А потом, наконец, он придумал. Он понял, что во всём виноват Огненная Катышка, очень обиделся и придумал этого бога убить. Совсем убить, чтоб больше не оживал.

Четыре Уха придумал всё очень умно. Всё-таки Огненная Катышка – бог, он сильный и убить его трудно. Значит, нужно дождаться, когда он устанет и отправится умирать, нужно пойти следом, подкрасться к логову, где бог смотрит в темноте Смертные Виденья (раз у людей есть хижины, то должен же и бог иметь хоть плохонькую какую-нибудь лежку!)… Подкрасться, да и ударить помётного Катышку топором.

Только нужно идти водиночку. Помощь от любого из всех плохая, а главное – никто из всех никогда ещё не убивал бога. Если все узнают, что Четыре Уха сделал то, чего не делал никто, все станут смеяться. Ведь смеялись же все, когда Четыре Уха нырял туда, куда никто из всех донырнуть не мог!

А ещё Четыре Уха придумал идти сразу, пока не ослаб от голода и пока не успел испугаться грызунов. Четыре Уха умный…

Вот только от ума пользы выходит мало.

Четыре Уха идёт, идёт, идёт… Быстро идёт. Очень-очень долго идёт. Помётный Катышка уже совсем низко опустился, он потемнел, выкраснел, как остывающий уголь… И он вроде бы сделался больше – значит, стал ближе. Но только он, Огненный-то Небесный Ходок, сделался больше уж очень не на много. На самую малозаметную чуточку. Значит, до его логова ещё идти, и идти, и идти… Не богу – Четыре Уха.

Значит, Четыре Уха успел пройти совсем немного. Это, наверное, оттого, что он две руки жизней не ел. И ослаб. Колени дрожат, болит плечо, натёртое топором; кожа так вспотела, что все клопы повылазили из-под чешуи и забрались на набедренную повязку – там суше; в пустом животе урчит гулко и бесперывно… Подкрадываться с таким урчанием в животе глупо – даже мёртвый бог услышит, оживёт и не позволит себя убить насовсем… Да Четыре Уха и не успеет в нынешней жизни дойти до логова помётного бога. Он, Четыре Уха, уже теперь не смог бы ответить (это если бы кого-нибудь глупого укусило спросить) чего ему, Четыре Уха, больше хочется: есть, отдохнуть или умереть до нового света? Наверное, всё-таки есть. И отдохнуть. И умереть.

Но помётный Катышка пускай не надеется. Четыре Уха в нынешней жизни обязательно убьёт какое-нибудь мясо, съест это мясо… Ну, ещё несколько зубов потеряет – не страшно, никого из всех рядом нет, а Четыре Уха потом сумеет придумать хороший рассказ, почему потерялись зубы. Вон Рыбогуба задел по лицу хвостом рогатый хрипун – у Рыбогуба теперь всего два клыка осталось, и почти никто из всех над Рыбогубом за это не смеётся…

Так вот, Четыре Уха в нынешней жизни поест, отдохнёт мёртвым, а уж в жизни будущей, сытый да отдохнувший, обязательно дойдёт до логова помётного бога. Обязательно дойдёт… вот только бы прежде не встретиться с грызуном. Хотя… Четыре Уха так устал… Не только от ходьбы устал; устал от всей вереницы своих никак не желающих закончиться жизней. От каждожизненных драк – вон голов на кровле столько уже, что хижина вот-вот провалится внутрь себя… От смеха устал (ведь надо всем смеются – даже над тем, что столько голов на кровле нет больше ни у кого)… До того устал, что с радостью бы отдохнул в брюхе у грызуна. Так бы даже лучше. Тогда никто из всех не сможет украсить кровлю головою Четыре Уха, не сможет сказать: «Я навсегда убил Четыре Уха, которого до меня ещё не убивал никто из всех-всех»…

Он думал и думал про всё про это, а сам шел и шел. Несколько раз ему казалось, будто бы сзади кто-то подкрадывается – тогда он перехватывал топор обеими руками и оборачивался, но за спиной не оказывалось никого, кроме его же собственной длиннющей тени. И Четыре Уха вновь клал оружие на плечо и отправлялся дальше.