Владимир Покровский - Планета отложенной смерти (сборник) Страница 5

Народу было не столько, сколько положено, но это и понятно при незаконном проборе. И народ был не такой, хотя кого-то Лемой вспомнил по имени, кого-то узнал в лицо. Глядели они не так, как, по его мнению, должны были бы глядеть застигнутые на горячем куаферы — хотя, собственно, как они должны глядеть, будучи застигнуты на горячем, задай ему кто-нибудь такой вопрос, Лемой ответить бы затруднился. Одни казались мрачными и независимыми, но не такими уж мрачными и не такими уж независимыми, другие — большинство — были вроде бы смущены, но опять-таки не так, как может быть смущен куафер, приди ему в голову эта идиотская идея смутиться. Как именно не так — вот здесь у Лемоя пробуксовывало.

Но все равно, не нравился ему этот пробор, хотя по-настоящему незаконное его производство каким-то не таким представлялось Лемою.

И этого ему было достаточно, чтобы насторожиться.

Перед ним теперь стояла дилемма — то ли без дальнейших слов и расследований арестовать Федера со всей его командой (габариты вегиклов позволяли разместить там куаферов), то ли для начала пройтись по лагерю и ткнуть Федера носом в его собственное дерьмо.

Последнее было вроде бы и не нужно, Лемой в общем-то больше сочувствовал Федеру, чем радовался возможности поймать его на нарушении «Конфедерального закона о территориях», но Федер глядел на него так невинно, так был готов выплескивать свое возмущение неспровоцированным полицейским насилием, что урок, по всем законам космопола, ему просто следовало преподать. А проблема состояла в том, что Лемой совсем не хотел преподавать Федеру какие-либо уроки.

Поэтому он, подумав, сказал Федеру:

— Ну а вообще-то как?

Из всех риторических вопросов единственным, который требует обязательного ответа, является вопрос «Как жизнь?» и все его вариации.

— Нормально, — ответил Федер, подняв кверху большой палец. — А у тебя как?

— Как видишь, — ответил Лемой, несколько расслабляясь. — Все в том же капитанском чине, что и тогда.

— Это правильно, — рассудительным тоном ответил Федер. — Для тебя это единственный способ существования. Ты слишком самостоятельный полицейский. Наверху тебя не любят и соответственно не продвигают. Здесь твое счастье. Ты закис бы, если б тебя повысили.

— Ага. В самую точку.

Лемой усмехнулся и посмотрел назад, на гурьбу своих подчиненных, с нескрываемым любопытством следящих за их беседой. Они тоже чувствовали что-то не то и по лагерю не разбредались. Тем более что и приказа не было — разбредаться.

— Ты мудр, Федер, — со странной смесью симпатии и обиды сказал Лемой. — Но почему ты нарушил закон и попался, а я вроде как судьбу твою решаю, хотя ты и мудр?

На это Федер ответил одним словом: «Превратности!», а больше ничего ответить не смог, осекся и, с настороженным вниманием глядя на подошедшую женщину, продолжил:

— Знакомься. Капитан космопола Людвиг Лемой. Вера. Прекрасная женщина, она же моя возлюбленная. Вера Додекс. Дурацкая, но древняя фамилия, корнями уходящая к питекантропам. Смешная такая фамилия. Но я привык.

Ничего смешного в фамилии Додекс Лемой не увидел и потому понял, что эта женщина значит для Федора много больше, чем «возлюбленная на проборе». Правда, и «возлюбленная на проборе» довольно часто значила очень много. Половцы были лишены того, что в свое время отстояли для себя куаферы — право иметь на проборе женщин. Женщина на проборе не просто «стравливала напряжение», женщина на проборе давала куаферу чувство семьи, что было важнее чувства чисто мужской компании. И пусть это чувство на девяносто процентов было обманчивым, пусть женщина порой очень скоро перебиралась к другому, а куаферский кодекс запрещал на проборе ревность и поэтому, вместо того чтобы «стравливать», наличие женщин часто еще больше нагнетало напряжение — все равно женщина на проборе действительно давала куаферу чувство семьи. Чувство, без которого любой космический бродяга имеет шанс перестать быть человеком. Даже жены куаферов (а жены у них задерживались еще меньше, чем проборные возлюбленные), скрипя, ворча, возмущаясь, признавали необходимость женщины на проборе.

При одном только взгляде на Веру Додекс и на то, как бережно обращался с ней Федер, Лемой понял, что легендарный капитан наконец попался. Федору уже должно было исполниться сорок, и он никогда не был женат. Обо всем этом Лемой знал точно так же, как и все жители Ареала. Биографическим подробностям жизни одного из самых удачливых и талантливых проборных командиров журналисты уделяли в свое время очень много внимания. Герой, не имеющий семьи, отдавший всю свою жизнь вытаскиванию человечества из мук разбушевавшейся демографии, Федер, подобно политическим деятелям и стеклозвездам, потерял право на интимность частной жизни. «Вся его-жизнь — подвиг» — самое страшное проклятие, в случае куаферства существенно смягчаемое, правда, тем, что сам герой такую жизнь проклятой не считает. Хотя и постоянно клянет.

Вера Додекс, дамочка лет тридцати, но выглядевшая на двадцать, очень высокая, очень стройная, с маленькими каменными грудями, кивнула Лемою, как старому знакомому, и Лемой тут же влюбился. К своему великому удивлению, потому что ничего особенного в ней вроде не было. Лемой, человек, женившийся по любви черт знает когда, всегда гордившийся тем, что они с Анной слыли редким образцом счастливой семейной пары, всегда жутко стыдившийся своих немногочисленных и случайных измен, испытал вдруг жгучее желание изменить по-настоящему, навсегда.

Не то чтобы он чувствовал головокружение или слабость в членах, или там некое такое чувство, как перед пропастью; не то чтобы у него встало на Веру Додеке, ничего подобного, даже мысль об этом показалась бы тогда Лемою кощунством — просто вот появилась у Лемоя богиня, которой он захотел служить.

Никто, кроме Веры, разумеется, ничего не заметил. Лемой просто кивнул ей в ответ и сказал: «Здравствуйте». Но он посчитал момент уместным для комплиментов. Он единственно не подумал о том, что комплименты у полицейских временами специфичны. И сказал, улыбаясь официальной улыбкой:

— Мне будет жаль, госпожа Вера, арестовывать такую роскошную женщину. Мне жаль будет также арестовывать вашего возлюбленного, Антанаса Федора, которого я хорошо знаю и который мне симпатичен, перед которым я привык чуть ли не преклоняться. Вам очень повезло, госпожа Вера, что вы стали его возлюбленной, я желаю вам счастья.

— Я знаю, — сказала Вера из-за Федоровой спины.

— Я просто обязан арестовать всех вас, но думаю, что это совсем ненадолго. Я хотел бы, чтобы вы это поняли.