Эрнст Бутин - Поиск-86: Приключения. Фантастика Страница 5

Степан угрюмо кивнул. Парамонов, облизывавший толстую самокрутку, склеивая шов, зло сплюнул под ноги.

— Вот куда, язви их, ржица с пашеничкой идут — к инородцам!

— Мы за муку пушнинку даем, — спокойно ответил Ефрем-ики.

— Пушнинку?! — взревел Степан. — Аль ее жрать можно, пушнинку тую?

— Тихо! — властно потребовал Арчев. И снова, теперь уже ласково, к Ефрему-ики: — Верно, вы платите за муку. А куда все это идет? Меха комиссаршам на шубки, икра да рыба туда же, куда и мужицкий хлеб, коммунистам на стол. А крестьянин не то что икру, мякину не видит. Все до последнего зернышка у него отбирают!

— Продразверстка, мать ее в душу! — Степан скрипнул зубами.

— Коммуния, хе-хе, — Парамонов покрутил головой. — Все обчее, особливо воши. — Захватил губами цигарку и принялся высекать кресалом огонь.

— Однако Лабутин говорил: нет больше разверстка. — Ефрем-ики насмешливо смотрел на Арчева. — Мужику хлеб оставлять будут. Тороговать можно. Зачем воевали?

— Брешет твой Лабутин, — взъярился Парамонов. Стукнул прикладом о пол.

— Ох, дед, дед, знать, ты насквозь красный, — покачал головой Степан. — Видать, надоело тебе по земле топать, — выдернул самокрутку изо рта Парамонова, глубоко затянулся, пыхнув в лицо Ефрема-ики и сонно разглядывая его.

— Я вижу, ты много знаешь, старик, — удивленно протянул Арчев.

— Много, — серьезно согласился Ефрем-ики. — Закон тайги, закон воды знаю. Злых, добрых шайтанов знаю — слушаются меня. Язык русики знаю, читать по-вашему умею…

— Еремейка шибко хорошо читать может, — Демьян счастливо заулыбался. — Сын мой, Еремейка, — пояснил, горделиво постучав себя по груди. — Больно умный Еремейка, все понимат. А я нет, я плохо понимаю, — засмеялся, потянулся к бутыли. — Зачем ругаться? Песни петь будем, весело говорить будем. Давай?

— Где же ты всему обучился, старик? — снисходительно спросил Арчев.

— В остроге, поди. Где же еще, — зло буркнул Кирюшка. — Я ж рассказывал вам… Там, у политических, башку-то себе и задурил. Был благонамеренным — стал сволочью.

— Да уж, после арестантских университетов благонадежности не жди, — кивнул Арчев. — Ничего, Ефрем-ики свой грех искупит. В шестнадцатом помог эсдеку от властей уйти, сейчас нам поможет. Верно?

— Помогу, — пообещал Ефрем-ики. — Закон тайги говорит: помоги тому, кто в беде. Помогу… Тебе власть не нравится — твое дело. Много есть людей… Есть русики, есть ханты, есть манси… Кто хороший, кто плохой, как сразу поймешь? Кирюшка плохой, знаю. Тебя не знаю, — повернул голову к Арчеву. — Ханты не обижал, меня с Демьянкой не ругал, побить не хотел. Помогу, выведу… Только зачем на Казым хочешь? В реку Ас попадешь. А там везде большевики, везде власть. Поймают. Думаю, тебе на Надым надо. А потом по тундре в Обдорск.

Арчев достал из котомки потертую, сложенную во множество квадратов карту, развернул ее, решительно сдвинув посуду, объедки. Потом вынул из нагрудного кармана френча некогда белый, а теперь серый от грязи прямоугольник батиста, положил его на карту, разгладил ладонью.

— Ачи, лейла, мынг пусив![3] — Демьян засмеялся, уставился на тряпицу с вышитыми на ней извивами рек, плавными закруглениями болот. Ткнул пальцем в один рисунок, потом в другой, точно такой же: раскинул руки, раздвинул ноги человечек; в нем — еще один.

Ефрем-ики нагнулся к лоскуту.

— Спирька, знать, рисовал? — Поднял на Арчева глаза. — Знаю, зачем рисовал. Святые места метил. Это урман Отца Кедров, где Им Вал Эви стояла, — показал на маленький рисунок. — Это эвыт, Нум Торыма место, — показал на другой рисунок. И выпрямился. — Зря метил Спирька, — пренебрежительно махнул рукой. — Много лет не живет тут Нум Торым. Старая метка, не годится.

Гости смолкли — Степан замер, не донеся до рта обслюнявленный окурок; Парамонов, вцепившись двумя руками в ствол винтовки, воззрился на начальника вопрошающими глазами; Кирюшка вытянул шею, гулко проглотил слюну, натянуто и недоверчиво заулыбался.

— А где сейчас священное место Нум Торыма? — спросил словно бы скучающим тоном Арчев. — Ты знаешь?

— Как не знать? — удивился старик. — Я знаю, сын мой знает, — повел глазами на Демьяна, тот кивнул подтверждающе. — Его сын, Еремейка, знает. Микулька только не знает — маленький еще… Я умру, Демьян старшим у Назым-ях станет. Демьян умрет, Еремейка старшим станет. Старший Сатар должен знать, где Имынг Тахи Нум Торым. Закон такой у нас, у ханты…

— Покажешь мне новый эвыт, — перебил Арчев.

Ефрем-ики сдержанно улыбнулся.

— Только Сатары, только мужики нашего рода должны знать, где эвыт. Другие ханты не знают. Ни Казым-ях, ни Аган-ях, ни Надым-ях. Даже Ас-ях не знают, нельзя… Тебе, русики, совсем нельзя. Закон такой.

— Мне можно, — Арчев дрогнул ноздрями. Вытащил не спеша из-под полы френча револьвер, навел его на Ефрема-ики.

— Слава те, осподи, настал час! — Кирюшка радостно перекрестился. — Я те покажу: Кирюшка плохой! Я те покажу… — Он рывком вскинулся, размашисто ударил старика в скулу.

Ефрем-ики шатнулся от удара, резко опустил руку, чтобы выхватить нож, но ножа не было — отдал внуку. Степан облапил старика сзади, сдавил, засипел в ухо:

— Не трепыхайся, не трепыхайся… Силен бродяга, мотри-кось ты!

Демьян, вмиг протрезвев, взвизгнул, оскалился, тоже стремительно провел ладонью вдоль пояса и тоже не нащупал нож. Оттолкнувшись от нар, вскочил и метнулся к двери. Распахнул ее ударом ноги, крикнул истошно:

— Ляль юхит! Каняхтытых!..[4]

Грохнул выстрел. Демьян взметнул руки, выгнулся назад и плашмя упал на спину. Кирюшка, сорвавшийся вдогонку за ним с нар, перемахнул через тело, юркнул наружу, даже не оглянувшись.

Парамонов передернул затвор — блеснув, выскочила гильза, запрыгала по плахам пола.

— Остолоп, надо было подбить его, и только, — недовольно проворчал Арчев. — Так нет же, лупишь наповал.

— Виноват, вашбродь! — Парамонов вскочил, приставил винтовку к ноге. — Я не размышлямши. Рука сама сработала.

— Вечно вы… не размышлямши, — Арчев дернул верхней губой. — Отпусти старика! — приказал Степану.

Тот нехотя разжал руки. Ефрем-ики повернул голову, увидел тело сына, ссутулился.

— Ну, поведешь на капище Нум Торыма? Если нет, тогда… — Арчев приставил дуло к виску старика. — Только легкой смерти не жди. Умирать будешь долго.

— Пугаешь? — Ефрем-ики ладонью отвел револьвер. — Не боюсь.

Лицо его отвердело, глаза расширились, превратились, казалось, в сплошные зрачки. Он плавно повел рукой, выдернул без усилия тесак, глубоко вонзенный Кирюшкой в столешницу. Степан вцепился в кулак старика, но тот медленно повернул к нему голову и от жуткого, остановившегося взгляда хозяина избушки мужик поежился, расслабил пальцы.