Джеймс Баллард - САДОК ДЛЯ РЕПТИЛИЙ Часть I (Двухтомник англо-американской фантастики) Страница 5

Его настолько захватили эти послеанестезионные размышления, что он не сразу понял, что операция прошла успешно.

— Как вы себя чувствуете?

— Вы нас слышите?

— Вы можете говорить? Если нет, то кивните головой.

Они нетерпеливо всматривались в своего пациента.

Профессор Майер глотнул, пробуя свое новое небо, язык и горло. Затем сказал хриплым голосом:

— Я думаю… Мне кажется…

— Все в порядке! — заорал Кэссиди.

— Фельдман! Проснись!

Фельдман вскочил со стоящей поблизости койки и стал искать очки.

— Он уже пришел в себя? Он говорит?

— Да, говорит! Говорит, как ангел! Наконец-то мы добились своего!

Фельдман нащупал свои очки и бросился к операционному столу.

— Скажите что-нибудь, сэр! Что-нибудь!

— Я… я…

— О, боже, — пробормотал Фельдман, — я, кажется, упаду в обморок.

Все трое захохотали. Они окружили Фельдмана и стали хлопать его по спине. Фельдман засмеялся тоже, но вскоре поперхнулся и закашлялся.

— Где Кент? — заорал Кэссиди. — Он должен быть здесь! Он держал свой чертов осциллограф на отметке целых десять часов! Такой устойчивости я еще не видел. Куда же он провалился?

Кент ворвался в комнату с двумя бумажными пакетами в руках и с половиной сандвича во рту. Чуть не подавившись, он закричал:

— Он говорит? Что он сказал?

За спиной Кента нарастал гул голосов. Белая толпа корреспондентов устремилась к дверям.

— Убрать их отсюда! — взвизгнул Фельдман. — Никаких интервью сегодня! Где полицейский?

Через толпу пробился полицейский и загородил собою дверь.

— Вы слышали, что говорят доктора, ребята?

— Но это несправедливо! Этот Майер принадлежит всему миру!

— Что он сказал, когда очнулся?

— Его действительно превратили в собаку?

— Какой породы?

— Он может вилять хвостом?

— Он сказал, что чувствует себя хорошо, — отвечал полицейский, сдерживая натиск, — расходитесь, ребята!

Под руку полицейского нырнул фотограф. Он взглянул на профессора Майера, лежавшего на операционном столе, ахнул: «Господи» — и поднял фотоаппарат.

— Посмотри-ка сюда, приятель!

Кент заслонил рукой объектив. Фотолампа вспыхнула.

— Ты зачем это сделал? — разъярился фотограф.

— Теперь у тебя есть фотография моей ладони, — сказал Кент насмешливо, — увеличь ее и повесь в музей совершенного искусства. А теперь убирайся, пока тебе не намяли бока.

— Ну, давайте, ребята, — говорил полицейский, выпроваживая посетителей. Он обернулся, взглянул на профессора Майера и пробормотал: «Провалиться мне, но этого не может быть!»

Дверь за ним немедленно закрылась.

— А теперь выпьем! — крикнул Кэссиди.

— Отметим!

— Черт побери, мы это действительно заслужили!

Профессор Майер улыбнулся — внутренне, конечно, поскольку внешнее проявление его чувств было теперь ограничено. К нему подошел Фельдман.

— Как вы себя чувствуете, профессор?

— Хорошо, — ответил Майер, тщательно выговаривая слова. — Немного смущен, пожалуй…

— Но вы не жалеете? — спросил Фельдман.

— Еще не знаю, — сказал Майер, — в принципе я был против этого, как вы знаете. Незаменимых людей нет.

— А вы? Я был на ваших лекциях. Не буду притворяться и утверждать, что понимал хотя бы десятую часть того, что вы говорили. Математическая символика не для меня, но эти факты объединения…

— Пожалуйста, — остановил его Майер.

— Нет, позвольте мне сказать, сэр. Вы продолжили работу Эйнштейна и других. Никто больше не может ее закончить. Никто! Вам нужно еще несколько лет, в любой оболочке, которую современная наука может вам дать. Я только жалею, что нам не удалось найти более подходящее вместилище для вашего интеллекта. Человеческие формы были для нас недоступны, и вот пришлось…

— Это не имеет значения, — сказал Майер, — главное, сохранить интеллект, мозг. Но у меня еще кружится голова.

— Я помню вашу последнюю лекцию в Гарварде, — продолжал Фельдман, сжимая руки. — Вы были так стары, сэр! Мне хотелось плакать. Это усталое дряхлое тело…

— Не хотите ли чего-нибудь выпить? — Кэссиди держал в руке бокал.

— Боюсь, что мое новое лицо непригодно для этой посуды, — усмехнулся Майер, — уж лучше миска.

— Правильно, — произнес Кэссиди, — мы принесем миску. О, боже!

— Извините нас, сэр, — вмешался Фельдман, — напряжение, которое мы испытали, было ужасным. Мы не выходили из этой комнаты целую неделю и почти не спали, временами у нас почти не было надежды, сэр…

— Вот ваша миска! — крикнул Лупович. — Что будете пить, сэр? Виски? Джин?

— Просто воду, пожалуйста, — ответил Майер. — Как вы думаете, я могу встать?

— Только не волнуйтесь, — Лупович осторожно снял его со стола и поставил на пол. Майер неуклюже закачался на своих четырех ногах.

— Браво! — закричали вокруг.

— Мне кажется, я смогу начать работать завтра, — сказал Майер. — Следует изобрести какой-нибудь механизм, чтобы я смог писать. Думаю, это будет несложно. Конечно, возникнут и другие трудности. Все же в голове у меня не все еще прояснилось.

— Вы, главное, не торопитесь!

— О, нет! Где здесь ванная?

Молодые люди переглянулись.

— Зачем?

— Заткнись, идиот! Вот сюда, сэр. Я помогу вам открыть дверь.

Майер последовал за одним из них, оценивая на ходу преимущества передвижения на четырех конечностях.

Когда он вернулся, в комнате шел разговор о технических подробностях операции:

— …Никогда за миллион лет!

— Я не согласен. То, что можно сказать…

— Не читай нам лекций, мальчик. Ты прекрасно знаешь, что налицо была невероятная комбинация случайных факторов. Нам просто повезло!

— Ну, нет! Некоторые из этих биоэлектрических изменений…

— Тише, он идет!

— Ему не следует слишком много ходить. Ну, как ты себя чувствуешь, малыш?

— Я вам не малыш, — отрезал профессор, — я достаточно стар, чтобы быть вашим дедушкой!

— Извините сэр! Мне кажется, вам пора спать.

— Да, — вздохнул Майер, — я еще слаб и голова все еще кружится.

Кент поднял его и положил на койку. Они окружили его, обхватив друг друга за плечи. Они улыбались, очень довольные собой.

— Что бы вы еще хотели, сэр?

— Вот ваша вода и миска, сэр!

— А здесь на столе пара сандвичей, сэр!

— Отдыхайте, сэр, — сказал Кэссиди нежно. Потом непроизвольно, совсем машинально он потрепал профессора по его продолговатой, поросшей гладкой шерстью голове.

Фельдман крикнул что-то нечленораздельное.

— Я совсем забыл, — пробормотал Кэссиди смущенно.