Владимир Щербаков - Отступление Страница 5

В тот же день, к вечеру, Гарин сделал важный вывод: портрет не нарисован. Это было что-то вроде мозаики из крохотных кусочков сухих растений, вероятно, работа ос. Нетрудно было узнать того, кто был изображен осами-художницами. Гарину это даже казалось естественным. С фото и с портрета смотрело на них одно и то же лицо.

- Я думаю, они хотели этим сказать, - заметил Гарин, - что мы зря фотографировали его в тот день. Если нам нужен портрет на память или для других целей, то не стоило нам трудиться. Они дарят нам его. Это, пожалуй, очень похоже на ненавязчивую попытку к установлению контакта с нами.

- Или на попытку покончить с контактами, - возразил Кавардин.

Много лет спустя

Как это часто бывает, события тех немногих дней скоро были отодвинуты на второй план: близился уже конец последнего этапа исследований, и Гарин работал допоздна, наверстывая упущенное. Вместе с ним другие члены экспедиции (а к ним присоединились еще поляки) отбирали и готовили к отправке материалы, экспонаты. Тут уж было не до опытов и гипотез. История эта дожидалась продолжения. С этим все, пожалуй, были согласны.

Нет труднее задачи, чем провести всестороннее изучение планеты, и несколько недель работы казались маленьким эпизодом на долгом, многолетнем пути.

Другим, возможно, повезло больше. Экспедиция Ольховского пять лет спустя нашла под пустыней настоящие города. Самый древний и самый прекрасный из городов, как каменный белоснежный остров, когда-то возвышался над песками. Его мощеные улицы непостижимым образом соединяли в себе самые разные по стилю постройки - и хижины и дворцы. Их геометрически правильные линии тянулись на километры, а под улицами прятались каменные трубы-водоводы. На площадях этого солнечного города высились не храмы и не статуи богов и героев, а колодцы, выложенные звонкой красной керамикой и черными блестящими камнями, отшлифованными, как зеркало. В полированные грани этих камней, быть может, по утрам смотрелись девушки с высокими кувшинами на плечах, их касались монеты, брошенные нищим, а капли воды, падавшие с кувшинов, в жаркие дни шипели и испарялись, едва достигали красных плиток.

Три шахтных колодца необычайной глубины подавали воду в бассейн, где могли выкупаться путники, достигшие гостеприимных пределов города. Из этого же бассейна нагретая солнцем вода подавалась в висячие сады, превосходившие знаменитые сады Семирамиды.

Исполинское водохранилище недалеко от города было подобно озеру, от него струились искусственные ручьи, питавшие поля. Но там, где кончалось царство воды, начиналось царство смерти - песок, песок, песок, миражи под палящим небом да облака багровой пыли.

Но колодцы и каналы чаще всего питались водой, "выпотевающей" из горных пород. Вода то и дело пропадала, ключи иссякали, колодцы мелели. Ольховский разыскал множество древних каналов и показал, что с помощью красящих веществ, меченых рыб и совсем особых поплавков здешние мудрецы выясняли подземные пути невидимых речек и озер. Позже они познали свойства воды легкой и воды тяжелой, секреты растворов и перегретого пара. Над поздними городами возносились уже водонапорные башни, чуть позже сложные конденсаторы, казалось, навсегда решили проблему. Но самих городов осталось очень мало, и они скорее напоминали уже не многолюдные торговые центры, а исследовательские станции, где велась постоянная борьба с пустыней. Они пытались вызывать искусственные дожди, но влаги в атмосфере было слишком мало. Драгоценнейшее вещество - вода постепенно, капля за каплей, облачко за облачком рассеивалась в пространстве, уносилась она и в космос, но самое страшное заключалось в том, что свойства ее менялись со временем. Легчайший из изотопов водорода, протий, исчезал, жгучие лучи выносили его молекулы из атмосферы, невесомый пар, начало всякой жизни, ее основа, таял и растворялся в черных пустотах. Оставалась тяжелая вода, постепенно убивавшая жизнь.

Те, кто отдавал планету пустыне, не могли смириться с этим. Да, они отступили. Но не исчезли. Любой ценой стремились они остаться там и готовы были ради этого на многое. Мужество и вера не покинули их. Расколки, выполненные Ольховским, это подтверждали.

Как же должны были они поступить? Что предпринять в безнадежной, казалось бы, ситуации? От них не требовался немедленный ответ. Пустыня веками ревела голосами звериных стай и диких птиц, искавших прибежища у человеческого жилища, и песчаные смерчи тысячелетиями стучали в их окна. Нашли ли они к тому времени другие планеты, готовые дать им кров и пищу? А если нет? Или горячие смерчи раскидали ракеты, занесли их песками, утопили в безбрежном оранжевом океане, откуда уж не дано им никогда взлететь, унестись к синей чаше небес, к иным мирам, мирам грез и надежд?

И вдруг они, казалось, нашли... Наверное, в их лабораториях еще работали, еще надеялись, и когда стогласно пела вверху пустыня, их мудрецы, шепча молитвы или, быть может, стихи, искали последние пути к отступлению. И это был рывок к свету и жизни, к любви, навстречу суровому будущему, дарившему им так мало.

Позднейшие слои хранили остатки цивилизации, поднявшейся до уровня изощреннейших технических средств. Вода улавливалась по молекуле, по капле, давая начало скудному фонтанчику, питавшему всех, кто жил в окрестности.

Необыкновенные машины, назначение которых не удалось установить... аппараты, напоминающие ракеты... кварцевые сосуды, наполненные зеленым песком, который они добывали в шахтах... у них был выход в сопряженное пространство. Атомы зеленых песчинок, точно гвозди, скрепляют его с нашими мирами, и это мост, по-которому все сущее перешло бы туда, перетекло, как ручей, повинуясь вещему гласу открытой на исходе их дней истины.

Сквозь мельчайшее сито атомов они, вероятно, рассмотрели голубые просторы новых земель. Сначала, как водится, картина была смутной и расплывчатой, но день ото дня все отчетливее вырисовывались берега далеких рек, озаренные сиянием вечной весны и лучами крутых радуг.

Точно птицы, окованные прутьями клеток, видели они безбрежность этих далей и стремились к ним. Мир, сокрытый до поры до времени, потаенный мир за семью печатями, открылся вдруг. Он был рядом. На том же месте. Та же пустыня - его вместилище. Для непосвященного он невидим и неосязаем, как будто нерукотворная стена отделяет его, и пробиться сквозь нее им не дано.

И это-то волшебное путешествие было им уже не по силам. Слишком поздно было открыто само сопряженное пространство, и слишком мало времени оставалось на то, чтобы найти надежный способ перебраться туда.

Оценка численности обитателей планеты, произведенная сотрудниками Ольховского для этого периода, дала странный результат: всего около двух тысяч или чуть больше. Впрочем, и это казалось чудом, их могло быть и много меньше. И вот в верхних горизонтах вдруг исчезает тяга к воде. Словно они отчаялись в своих поисках. Все меньше аппаратов синтетической воды. За целое столетие - ни одной новой конструкции. Да, они уходили в небытие, они вынуждены были это делать. Быть может, это было похоже на ожидание, на ту невыразимую тревогу, что рождается, когда океан готов послать последний вал на клочок земной суши, и вот уж видна вдали прозрачная голубая стена воды, отвесно уходящая вверх, к самому небу, и страшное безмолвие воцаряется, и стынет кровь в жилах. И где-то среди земного многоводья, среди тишины, среди тропической зелени атолла вдруг, как позывные беды - динь-динь! ударили по листьям капли воды, невесть откуда взявшейся, - крохотный водопад, исторгнутый из недр под напором далекой волны, украшенной сияющей серебряной короной... Быть может, это похоже было на тонущий земной корабль, когда тихо журчит сразу во множестве трюмных отсеков вода, принявшая обличье живых, дышащих, переливающихся струй, ласкающих переборки и шпангоуты... Быть может, лишь все земные океаны вместе могут дать представление о смерти от безводья.