Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг Страница 50

– Мы можем уже идти? – обратился он к Ти-мунили.

– Я готов, если и ты готов.

– Так идем.

– Идем, – сказал сулидор, и они начали вместе спускаться по продуваемому ветрами склону горы.

Время перемен

Терри и Кэрол Карр

Предисловие

Кто-то, я слышал, написал однажды роман, где не было ни одной буквы «е». От этой мысли меня бросило в дрожь: романы писать и так достаточно трудно, а с такими ограничениями вообще будешь без конца спотыкаться. Я молился, чтобы мне самому не вздумалось выкинуть такой номер.

Потом, годы спустя, я задумал роман, где всем запрещено говорить о себе в первом лице.

Поработал над ним с неделю, всячески избегая запретных местоимений, и вспомнил тот опус без буквы «е». Меня прошиб пот: как добраться до финала, не сойдя при этом с ума? Потом я сделал глубокий вдох, сказал себе, что это не фокус и не наказание, и снова принялся за работу. Закончил роман, получил за него премию «Небьюла» как за лучшее произведение научной фантастики 1971 года, зажил счастливо и больше не подвергал себя таким испытаниям.

Я ввел этот запрет во «Времени перемен» не для того, конечно, чтобы блеснуть умом; через грамматику языка, условно похожего на наш, я хотел показать культуру, где человеческое «я» до того подавлено, что все ссылки на него табуированы и должны быть заменены эвфемизмами. Идея эта не слишком оригинальная: у некоторых народов Земли, например у эскимосов, первое лицо единственного числа считается неприличным; но я счел, что для научной фантастики это будет свежо – и, естественно, допустил ошибку. (Абсолютно новых идей в научной фантастике куда меньше, чем все полагают. Я имею в виду совсем новые, а не хитроумные перепевы старых, последнее, что приходит в голову, это «медленное стекло» Боба Шоу, появившееся лет так десять назад. Возможно, нечто похожее на это медленное стекло еще обнаружится в романе, написанном Жюлем Верном в 1883 году.) У основной идеи «Времени перемен» есть по крайней мере один известный литературный предшественник, который я прочел в 1953-м и благополучно забыл. Это повесть Айн Рэнд «Гимн», впервые опубликованная в 1946-м и посвященная излюбленной теме Рэнд: «Мир гибнет из-за оргии самопожертвования». В антиутопическом мире «Гимна» всем правит коллектив, и первое лицо единственного числа изъято из обращения; рассказчик говорит о себе «мы», как и все остальные, но со временем открывает для себе Непроизносимое Слово и совершает революцию, чтобы восстановить священные права личности. У меня во «Времени перемен» несколько другая проблема: не коллективисткий социализм, а превращенная в ритуал псевдоскромность, прикрывающая вполне мачистское самоутверждение, но идея одна и та же. Герой Рэнд, как и мой, борется за освобождение личности, да и стиль такой же сжатый и скованный. Что меня поразило, однако, так это сходство начальных строк. Когда я решил перечитать «Гимн», о котором не вспоминал почти двадцать лет, в 1972-м (через пару лет после написания «Времени перемен»), то с удивлением обнаружил следующее начало:

«Писать такое – грех. Грех думать слова, которые не думают другие, и записывать их на бумагу, которую не должны видеть другие. Это низко и порочно. Это все равно что разговаривать, чтобы никто не слышал. Мы хорошо знаем, что нет хуже преступления, чем действовать или думать в одиночестве. Мы нарушили закон, потому что никому нельзя писать, если нет на то повеления Совета по Труду. Да простят нам это! (…)

Здесь темно. Пламя свечи не колеблется. В туннеле все замерло, и только наша рука перемещается по бумаге. Здесь, под землей, мы одни. Одни – какое страшное слово. В законе сказано, что никто не должен оставаться один, никогда. Это ужасное преступление – причина всех зол. Но это не первый закон, нарушенный нами. Здесь нет ничего, кроме нашего тела. Странно видеть только две ноги, вытянутые по земле, а на стене перед собой только одну тень»[2]

Сравните это с началом «Времени перемен». Сходство поразительное. Герой Рэнд сидит один в туннеле, мой – в хижине посреди пустыни, и каждый для начала кается в грехе, совершаемом против авторитарного общества. Я совершенно забыл книгу Рэнд, когда начинал свою, вы можете возразить, что все прочитанное сохраняется в некой нише нашего мозга и позже всплывает в сознании, но я могу объяснить это лишь совпадением, хоть и странным. (Дальше у меня, слава богу, совсем не похоже на Рэнд.)

Я писал «Время перемен» в 1970 году, на исходе 60-х, ставших временем перемен для многих из нас. Я чувствовал себя столь же задавленным, как и все остальные, в добитловскую, допсиходелическую, дореволюционную эпоху Эйзенхауэра, и метаморфозы последующего безумного десятилетия изменили буквально всё: я по-другому стал относиться к жизни, по-другому одеваться, по-другому работать. В 1970-м я эмоционально и духовно витал где-то между Нью-Йорком и Калифорнией, не сделав еще окончательный выбор в пользу последней. «Время перемен» – это картина моих колебаний, замаскированная научно-фанастическими метафорами, но вполне узнаваемая. (Некоторые мои друзья неверно поняли книгу и сочли ее пропагандой психоделических наркотиков. Это совсем не так, но мне стоило труда переубедить их.)

Роман печатался с продолжением в «Гэлакси сайенс фикшен», где я тогда в основном и публиковался. В начале 1971-го его выпустил в твердой обложке «Сайенс фикшен Бук Клаб», первое издание в бумажной обложке вышло летом того же года. В апреле 1972-го общество «Сайенс фикшен райтерс оф Америка» присудило книге премию «Небьюла» как лучшему роману года, через несколько дней я, начав новую жизнь в окрестностях Сан-Франциско, полетел в Лос-Анджелес получать свою красивую люцитовую награду. Было невероятно уместно получить «Небьюлу» за «Время перемен» на той самой неделе, когда я, покончив с замкнутым нью-йоркским существованием, вдохнул незнакомый воздух калифорнийских просторов.

Роберт Силверберг,

Окленд, Калифорния, май 1978

1

Я, Киннал Даривал, хочу рассказать о себе.

У меня в ушах звенит от подобного заявления. Я смотрю на эту страницу и узнаю свой почерк, свои прямые узкие буквы, красные на серой бумаге; я вижу свое имя, и в мозгу слышится эхо импульса, вызвавшего эти слова. Я, Киннал Даривал, хочу рассказать о себе. Немыслимо…

Землянин Швейц назвал бы это автобиографией, то есть рассказом о моей жизни, написанным мною самим. Для нашего мира такой жанр непривычен – мне придется изобрести собственный стиль, ведь опереться мне не на что. Что ж, пусть так. Я один такой на нашей планете. Новый способ жизни в некотором роде я