Концерт Патриции Каас. 4. Недалеко от Москвы. Жизнь продолжается - Марк Михайлович Вевиоровский Страница 50

Олимпиаде так нравились его прикосновения. Теперь они будили воспоминания о Костике, его поцелуях и его ласка, и когда они вышли из зала во тьму южной ночи, то она стала страстно отвечать на его поцелуи и даже позволила забраться к ней в трусы.

Потом была маленькая комнатка в вагончике, где он раздел ее, расцеловал все ее тело и когда она уже мало что соображала он лег на нее. Было чуть-чуть больно, но совсем недолго, но зато потом … Она не могла определить, сколько это длилось, но ей казалось, что она где-то летала, и ей было очень хорошо и радостно. Внутри нее двигалось что-то живое и горячее, и ей хотелось, чтобы это проникало в нее еще глубже и еще сильнее …

Потом он отвернулся от нее и заснул, но она заснула не сразу, ошеломленная захватившими ее новыми чувствами. Под утро он снова ласкал ее и ложился сверху, и проникал в нее, и удивленно спрашивал – неужели ты была девушкой и это у тебя в первый раз?

После душа она чуть не опоздала на построение, но она была не последняя и не единственная. Через несколько дней почти половина девочек переселились в вагончики молодых парней – инструкторов, массажистов, тренеров, водителей, и на построение выходили прямо от своих кавалеров.

Олимпиада тоже стала жить у Андрея, и каждый день кончался почти одинаково – после хорошего бокала коктейля, или даже двух – они танцевали, а потом уходили из зала. И Андрей сразу же давал волю рукам, и Олимпиаде это так нравилось и так было приятно, что она еще во время танцев в туалете снимала трусики, давая ему возможность ласкать ее обнаженное тело.

Андрей подарил ей модный купальник – Олимпиада сперва даже оторопела, надев его, настолько купальник был откровенен и почти ничего не скрывал. Но такие купальники появились на большинстве девочек, а на пляже под скалой все быстро поснимали лифчики, а некоторые и трусики, и не отворачивались от парней.

Но Олимпиада снимать трусики не рискнула.

Все это продолжалось все две смены. О Костике она вспоминала все реже и реже – скромные ласки Костика и его поцелуи не шли ни в какое сравнение с тем, что с нею делал Андрей. Иногда он выкраивал время и они уединялись в вагончике днем, и это тоже было незабываемо.

А потом она приехала домой, отшила Костика обидными словами, а дома был грандиозный скандал, длившийся несколько дней. Мать быстро заметила отсутствие месячных, заставила ее во всем признаться.

А потом была родная деревня матери, и бабка, облегчавшая жизнь многим местным жен-щинам – как поняла Олимпиада, и ее матери в том числе. Накачанная таблетками она мало что чувствовала, когда ее уложили, раздвинули ей ноги и согнули их в коленях.

Мать держала Олимпиаду, а бабка делал ей больно там внизу, и даже где-то внутри. Потом она долго не могла прийти в себя, лежала и только пила воду. Она сильно похудела и когда вернулась домой, то ее с трудом узнавали. Чувствовала она себя все хуже и хуже, ослабла, и когда Костик пригласил ее к себе в гости …

А ведь она так обидно отшила его …

КОСТЯ ПРИХОДИЛ КАЖДЫЙ ДЕНЬ

Костя приходил в больницу к Олимпиаде каждый день. Иногда ей ставили капельницу, и он сидел, наблюдая, как убывает раствор в перевернутой банке. Соседки поглядывали на Костю весьма неодобрительно. А один раз Костя пришел вместе с Машей, и девочки быстро выгнали его в коридор, занявшись своими делами.

Уходя и прощаясь Костя всегда брал ее руку в свою и гладил ее.

Олимпиада уже не отнимала своей руки, и хотя Косте очень хотелось поцеловать ее, он сдерживал себя. И старался не думать о том, что же с нею было, почему она попала в больницу и с кем она была там, в спортлагере …

Скоро ей разрешили ходить и они уходили в конец коридора и беседовали там. Единственно чего они не касались в разговоре, так это причин, которые Олимпиаду привели сюда. И еще они не касались своих взаимоотношений. Но когда на прощание Костя погладил ее по крестику, висящему у нее на груди между ключицами, то Олимпиада не отстранилась, а прижала руку, которой он ее погладил. А Костя обратил внимание, что крестик был не на шелковом шнурке как раньше, а на серебряной цепочке.

Ей уже разрешили ненадолго выходить погулять на улицу, и они гуляли с Костей по дорожкам больничного парка, но оба старались не касаться друг друга.

Она боялась, что если она первая коснется его, то он может принять это за заигрывание с ее стороны, а о каком заигрывании могла идти речь? Ведь она предала его.

А он старался не коснуться ее потому, что она могла подумать … Правда, он так и не придумал, что именно она могла подумать, но все равно держал дистанцию.

Соседки Олимпиады по палате смотрели на все это крайне неодобрительно, но ни к ней, ни к нему с расспросами не приставали.

Однажды навестить ее приехал сам Свиридов с Гришей. Олимпиада испугалась и застеснялась, но Свиридов как–то быстро разговорил и ее, и ее соседок, и когда он проверял ее температуру ладонью на лбу, то все весело смеялись.

В день выписки в ожидании Кости Олимпиада вдруг подумала – он ездит к ней каждый день, а как же школа? И вообще – почему он к ней ездит, и это после всего, что произошло?

А стал бы к ней ездить Андрей?

Это было первое явное обращение к памяти Андрея, но почему-то Олимпиаду всю затрясло, и гнев ее был направлен не столько против голубоглазого красавца, а против матери, ее деревни, ее бабки, ее боязни огласки …

Костя приехал и они вышли во двор.

Встречать ее приехал Умаров, он и сдал ее на руки родителям и подробно рассказал им, как дочке надлежит себя вести первое время.

СКВОРЦОВ и СВИРИДОВ

– Слушай, Толя, наверное лучше тебя никто ничего не понимает. Объясни мне, что происходит с Костей и его Олимпиадой.

– Я попробую, Витя, хотя сам не во всем уверен. Я имею в виду их будущее. А произошла тривиальная история. Костя с Олимпиадой дружили, гуляли, целовались