Стивен Кинг - Корабль, сокрытый в земле Страница 50

Он подумал, потирая левую сторону лба, что Эдисон страдал мигренью. Мигренью и глубокими депрессиями.

Но у Бобби он не заметил признаков депрессии. Она проглотила яичницу, съела семь или восемь ломтиков бекона с тостами с маргарином и выпила два больших стакана апельсинового сока. Покончив с едой, она издала звучную отрыжку.

— Фи, Бобби.

— В Португалии хорошая отрыжка воспринимается как похвала хозяйке.

— А что же они делают после того, как хорошенько потрахаются? Пердят?

Андерсон запрокинула голову и расхохоталась. Полотенце свалилось у нее с головы, и Гарду неожиданно захотелось потащить ее в постель, мешок с костями она или нет — неважно.

С легкой улыбкой Гарденер сказал:

— Это было хорошо. Спасибо. Как-нибудь в воскресенье я сделаю тебе несколько великолепных яиц по-бенедиктински. А сейчас давай…

Андерсон протянула руку сзади него и достала полупустую пачку «Кэмела». Она закурила и подвинула пачку Гарденеру.

— Не стоит благодарности. Это единственная вредная привычка, от которой мне практически удалось отказаться.

Но прежде чем Бобби кончила свой рассказ, Гарденер выкурил четыре сигареты.

6

— Ты осмотрелся вокруг, — сказала Андерсон. — Я помню, что говорила тебе прямо, чтобы ты сделал это — и я знаю, что ты это сделал. Ты выглядишь точно так же как я, когда я нашла эту вещь в лесу.

— Какую вещь?

— Если бы я сказала тебе сейчас, ты бы решил, что я сошла с ума. Попозже я покажу тебе, а сейчас, я думаю, лучше просто поговорим. Скажи мне, что ты увидел вокруг этого места. Какие изменения?

Итак, Гарденер отмечал: усовершенствования в погребе, беспорядочные проекты, жуткое маленькое солнышко в нагревательном приборе. Странная работа по усовершенствованию двигателя «Томкэта». Он с минуту колебался, думая о дополнении к диаграмме у рукоятки, и решил пропустить это. Он предполагал, что Бобби знала, что он ее по крайней мере видел.

— И когда-то посреди всего этого, — сказал он, — ты нашла время для написания еще одной книги. Длинной книги. Я прочел первые примерно сорок страниц, пока ждал твоего пробуждения, и думаю, что она так же хороша, как и длинна. Возможно, это лучший роман из всех, что ты когда-либо написала… а ты писала хорошие романы.

Андерсон кивала, польщенная.

— Спасибо. Я тоже так думаю. — Она показала на последний ломтик бекона на блюде:

— Хочешь?

— Нет.

— Точно?

— Точно.

Она отправила ломтик себе в рот.

— Сколько времени ты писала?

— Я не помню точно, — сказала Андерсон, — что-то около трех дней. Не больше недели, во всяком случае. Большую ее часть я сделала во сне.

Гард улыбался.

— Знаешь, я не шучу, — улыбнулась Андерсон. Гарденер перестал улыбаться.

— Мое ощущение времени совсем заглохло. Я точно знаю, что не работала над ней 27-го. Это был последний день, когда время — последовательное время казалось мне до конца понятным. Ты добрался сюда прошлой ночью, 4 июля, и она была готова. Значит… неделя, максимум. Но на самом деле я думаю, что на это ушло не больше трех дней.

Гарденер изумленно смотрел на нее. Андерсон спокойно огляделась, вытирая пальцы о салфетку.

— Бобби, это невозможно, — сказал он наконец.

— Если ты говоришь так, то ты не видел еще моей пишущей машинки.

Гарденер глянул мельком на старую машинку Бобби, когда садился, но и только — его внимание тут же приковала рукопись. Старый черный «Ундервуд» он видел уже тысячу раз, рукопись же была новая.

— Если бы ты повнимательней посмотрел, увидел бы рулон бумаги для компьютера на стене за ней и еще одно из этих приспособлений за ним. Упаковка от яиц, сверхмощные батареи и все. Что? Эти?

Она подтолкнула пачку к Гарденеру, он взял одну.

— Я не знаю, как она работает, я действительно не представляю, как работает ни одна из них, включая и ту, которая гонит сюда весь ток. Она улыбнулась, видя выражение лица Гарденера. — Я отключилась от центральной силовой установки, Гард. Я заставила их прекратить подачу… то есть, они охотно пошли на это, совершенно уверенные, что я попрошусь назад через некоторое время… ну-ну, посмотрим… четыре дня назад. Это то, что я помню.

— Бобби…

— Здесь есть такая же машинка, как та штуковина в нагревательном приборе, и та, что за моей пишущей машиной сзади в коробке соединения, только та штука — дедушка всех остальных. — Андерсон засмеялась. Это был смех женщины, вспомнившей что-то приятное. Там 20 или 30 D-элементов в одной. Я думаю, Поли Эндрюс из Супермаркета считает, что я занимаюсь чепухой — я купила все батарейки, какие были у него на складе, а потом поехала в Огасту покупать еще.

— Не в тот ли это день было, когда я привезла грунт для погреба? последнюю фразу, нахмурившись, она адресовала самой себе. Потом ее лицо прояснилось. — Я думаю, да. Историческая Гонка за Батареями 1988 года. Обежала около ста магазинов, вернулась с сотнями батарей, а потом остановилась в Альвионе и взяла грузовик плодородной земли, чтобы удобрить погреб. Я почти уверена, что оба эти дела я сделала в один пень.

Она снова напряженно нахмурилась, и Гарденер в какой-то момент подумал, что Бобби выглядит снова испуганной и опустошенной — конечно, она все еще была опустошена. Истощение того типа, что Гарденер видел прошлой ночью, истощение до мозга костей. То, что она поспала одну ночь, неважно насколько долго и глубоко, не могло компенсировать это истощение. А потом этот безумный, подобный галлюцинации рассказ — о книге, написанной во сне; о том, что весь ток в доме от D-элементов, какие-то безумные поездки в Огасту.

Кроме того, доказательства были здесь, вокруг него, он видел их.

-..то самое, — сказала Андерсон и засмеялась.

— Что, Бобби?

— Я сказала, что у меня была чертова пропасть работы с установкой того, что вырабатывает ток здесь, в доме, и там, на раскопках.

— Что за раскопки? Это там, в лесу, что ты мне хотела показать?

— Да. Скоро. Дай мне еще несколько минут. — когда Андерсон заговорила, ее лицо снова приняло удовлетворенное выражение. Гарденер внезапно подумал, что таким должно быть выражение лиц тех, кто знает что-то, что не хотел бы рассказывать, но должен рассказать — из тех наскучивших всем лекторов, которые были частью Антарктической экспедиции 1937 года и которые до сих пор хранят свои выцветшие слайды, доказывающие это. Измаилу-моряку, последнему со злосчастного «Пекода», который заканчивает свой рассказ предложением, кажущимся отчаянным криком, только небрежно замаскированным под некое подобие сообщения: "Я последний, кто может рассказать вам это". Было ли таким отчаянием и безумием то, что обнаружил Гарденер в веселых и бессвязных воспоминаниях Бобби о Десяти Странных Днях в Хэвене? Гарденер думал, что да… он знал это. Кто был лучше приспособлен к тому, чтобы видеть призраки? С чем бы ни столкнулась здесь Бобби, пока он читал стишки, чтобы увеселить матрон и их скучающих мужей, это почти свело ее с ума.