Михаил Ахманов - Заклинатель джиннов Страница 50

Какое-то яростное бесшабашное веселье вдруг охватило меня, сметая недоумения и страхи, – может, ром ударил в голову, может, Ахмет меня вдохновил, а может, взыграла татарская кровь, дикая, от прадеда-крымчака. В этот момент ожидания чуда я словно выпал из земной реальности, забыв обо всем на свете – про любовь и долг, про НИИКа и Вил Абрамыча, про друзей, научную карьеру, заокеанскую тайну и моих хрумков; я даже не вспоминал о Захре и – что было совсем непростительно – о Белладонне. Я был сейчас подобен Аладдину; волшебная лампа сверкала в моих руках, теплый металл грел кожу, и над отверстием светильника уже показался легкий дымок.

Свет озарил просторную комнату, лампы в торшере и люстре мигнули, тихо загудел компьютер, и по его экрану проскользнула рябь – то ли какие-то символы, то ли неясное изображение. С резким щелчком включился древний телевизор, и голубое его око, тусклое и пыльное, уставилось на меня будто глаз циклопа, разыскивающий Одиссея. Лампы в торшере и люстре внезапно погасли вместе с компьютерным монитором, зато мои часы заиграли бравурную мелодию – тии-тии так, таки-таки! – а телевизор разразился хриплым шумом атмосферных помех. Ищет акустический канал, – мелькнуло у меня в голове вместе с мыслью о том, что пентюх у Глеб Кириллыча совсем уж старый – может, со звуковой картой, да без динамиков.

Экран телевизора засветился ярче, и раздался Голос. Четкий, монотонный, рокочущий…

– Сканирование информации завершено. Готов к возоб новлению контакта. Сергей Невлюдов – теплый сгусток – человек – подтвердить связь.

Надо же, человек! – подумал я. Выходит, литературные штудии пошли Константину на пользу! В следующее мгновение я сообразил, что представляю его уже иначе, не как синекожего пришельца с хоботами, а в виде аморфного дымного облака, что истекает из пустоты в пустоту. Джинн, но сотворенный не Аллахом, а чародеями с далеких звезд… Этот навязчивый образ стучался в сознание, и я, усмехнувшись, принял его, позволив укорениться в почве памяти.

Наитие!… Или откровение, смутный отблеск завтрашнего дня… Coming events cast their shadows before, как говорят британцы: будущее бросает тень перед собой.

Экран телевизора мигнул, и с подоконника опять пророкотало:

– Сергей Невлюдов – человек – подтвердить связь.

– Подтверждаю, – отозвался я.

Интересно, как он считывает звук? Микрофонов в комнате не было, но акустические колебания воспринимались стенами, оконными стеклами, лампами в люстре и всей обстановкой, включая начинку приборов и провода. Энергия, что доставалась им, ничтожна, но в принципе каждый проводок или, к примеру, конденсатор в старом телевизоре могли являться акустическими датчиками. Я попытался прикинуть в уме чувствительность такой системы, но тут услышал потрясенный вздох.

– Эта… этот… – пробормотал Ахмет, бледнея и путаясь в русских словах, – что он есть? Аллах милосердный! Он… оно…

– Мой персональный Джинн, – заметил я. – Тот самый, которого нужно очеловечить. Правда, время сейчас неподходящее. – Повернувшись к подоконнику, я произнес, четко выговаривая слова: – Для абонента, который на связи с Сергеем Невлюдовым. Предложение: прервать контакт. Возобновить через четыре часа.

– Принято.

Голос смолк, и в сей момент в дверном проеме нарисовался Глеб Кириллыч – с подносом, заставленным тарелками и чашками, и в клетчатом фартуке цветов клана Мак-Дугал.

– О чем базар, благородные сэры? И как насчет кофе? – Тут он заметил мерцающий экран и произвел какой-то странный звук, что-то похожее на изумленное гудение шмеля. – Матка боска ченстоховска! Это что ж такое деется? Реанимация трупа в зомби или явление призраков? Ящик-то даже не включен!

Прозрачная голубизна экрана сменилась мертвым серым блеском.

Я подскочил к Глеб Кириллычу, перенял поднос во избежание катастрофы и объяснил:

– Опыт по электростимуляции старинного прибора токами живого организма. В данном случае моего. Надо же как-то развлечь гостя!

– Кажется, ты его развлек на славу, – буркнул Миха лев, поглядев на бледного Ахмета. Потом перевел глаза на меня. – А прежде ведь, голубь, за тобой паранормального не замечалось. С чего бы это?

– Прежде я ром с утра не глушил.

Взгляд Глеба Кириллыча метнулся к телевизору.

– А если еще принять, повторишь? На бис?

– Часто нельзя, – заметил я. – Ослабнет сцепление с ре альностью.

Хмыкнув, Глеб Кириллыч принялся расставлять тарелки с угощением и разливать кофе. После первой чашки Ахмет слегка отошел, выслушал пару свежих анекдотов, долго размышлял над ними, потом допер, развеселился, выпил вторую чашку и начал с изысканной восточной вежливостью хвалить бодрящий напиток, вафли, халву и хозяйское гостеприимство. Затеялся легкий светский разговор; Михалев расспрашивал гостя про шербет, пилав и восточных женщин, про злачные места Багдада и какую-то особую мечеть, построенную якобы Харуном ар-Рашидом. Потом как-то само собой беседа скатилась к событиям последних лет, к войнам с янки и с Ираном, к курдскому мятежу, авианосцам в Персидском заливе и прочим знамениям времени, но тут Ахмет признался, что слышал об этом по телевизору и вычитал из газет, ибо на родине не был лет шесть, а то и поболе. К тому же он не солдат, а харис, телохранитель и – хвала Аллаху! – не воевал с американцами, тем более – с Ираном, ведь драться с единоверцами – грех и несмываемое бесчестье.

– Не воевал, но убивал? – полюбопытствовал Глеб Кириллыч. – Только паршивых собак, – ответствовал с мрачной усмешкой Ахмет; и виноват ли он в том, что этих собак нынче такое множество? Песка не хватит кинжал оттирать… Впрочем, можно и без кинжала!

Тут он сделал движение пальцами, будто сдавливал чей-то кадык, и выпил третью чашку кофе.

Но за свою гортань я, очевидно, мог не беспокоиться – во время нашей беседы Ахмет посматривал на меня с особым почтением и называл не иначе как «мой господин». Было ли это данью вежливости или свидетельством приязни? А может, он просто испугался либо уверился в том, что я мудрец и праведник, подобный зятю пророка Али или хотя бы царю Соломону? Сирадж Невлюдов, пи-эйч-ди и повелитель джиннов… Хотелось бы знать, что он расскажет про меня Захре!

Отгостившись, мы вышли на лестничную площадку, куда сквозь витражное окно сочился бледный и скудный послеполуденный свет. Дверь квартиры Михалева затворилась, отрезав нас от уюта, тепла и аппетитного запаха кофе; я нерешительно протянул руку, но Ахмет, будто не заметив этого жеста, коснулся ладонью моей груди. Слева, над сердцем.

– Ля илляхи иль'алла… Скажи, мой господин, веруешь ли ты в Аллаха?

Видимо, это был очень важный вопрос – темные глаза Ахмета смотрели на меня серьезно, требовательно, так, как если бы мои слова решили некую проблему, с которой он не в силах справиться. Что я мог ему сказать? О многом спрашивали меня в разных странах и в разное время: откуда я и кто мои отец и мать, чему и где учился, что знаю и люблю и что умею, чем болел и сколько денег на моем счету. Вопросы, бесконечные вопросы… Пустые, глупые или такие, что определяют жизнь – пусть не всю, однако немалый ее кусочек… Вопросов было множество, но никого и никогда не волновала моя вера – ни моих девушек, ни наставников и коллег, ни даже родителей и друзей. Впрочем, и сам с собой я не обсуждал подобные материи, ибо не склонен к иррациональным спекуляциям и мистике. Blessed is he who expects nothing, for he shall never be disappointed[30]. Но вот спросили…