Г. Берсенев - Погибшая страна Страница 50

Возвращаясь с добычей, Ибрагимов обычно приносил с собою и предметы современного производства. Знакомство Гонды с позднейшей культурой росло, ширилось ее представление о племени, во власти которого находилась она теперь. Все чаще и чаще просилась она на охоту. Ученый всегда отклонял ее просьбы.

Обычай полонившего их народа, — говорил он, — не допускал чужеземных женщин показываться на виду туземных жилищ…

Нередко Ибрагимов заставал Гонду в слезах. Ее тоска волновала его. Он хотел бы смягчить ее горе, но чем мог он ей помочь?

Сквозь кофейный загар ее тела проглядывал яркий румянец. Девушка расцветала. Женственность гондванки превосходила все, что встречалось когда-либо в жизни ученому. Грациозность, мечтательность, янтарный блеск глаз… Точеные формы ее фигуры, густые пряди, бронзоватость волос приводили его в восхищение.

Гонда оживлялась, впитывала жадно, как влагу, всякое неизвестное ей доселе явление, каждый новый предмет. И все-таки вспышки восторга сменялись нередко часами непоборимой тоски человека, не знающего, чего не хватает ему в жизни… Древние люди были гораздо жизнеупорнее и сильнее, нежели человек, который был с нею.

Захваченный с головой своей ролью, Ибрагимов однажды подметил в поведении девушки новые черточки. Она становилась более внимательной к нему.

Ее заботливость была непохожа на обычное внимание женщины, привыкшей видеть в мужчине опору. Иначе почему бы с такой тревогой старалась она разгадать волновавшие его мысли, когда лицо его омрачалось. Чувство привязанности к нему заменялось чем-то другим, несдержанным и пылким, что захватывало порой и его самого. Ибрагимов однажды поймал себя на мысли, до сих пор не проскользавшей так ярко.

Он сидел за холмом, близ горного озерца, в котором купалась Гонда. Она расположилась невдалеке от него. Густой кустарник отделял их сплошной стеной друг от друга. Ибрагимов слышал, как плескалась она в воде шумно и резво. Затем опустилась тишина. Он долго ждал девушку. Она задержалась. Допуская возможность неприятной случайности, Ибрагимов прошел кустарник…

Он увидел обнаженную девушку лежащей на песчаной отмели. Ее тело раскинулось в него под солнечными лучами, молодое и крепкое… Ибрагимов застыл в изумлении. Она заметила его появление, но продолжала нежиться, томно потягиваясь. Это было сверх сил Ибрагимова. Он бросился к ней…

Гонда, смеясь, быстро накинула на себя тунику. Опомнившись, смущенный, он встал перед нею, она взглянула на него. Ее глаза излучали влекущий и властный свет. Ибрагимов поник и, растерянный, отошел.

Девушка вскоре догнала его. От нее веяло юной свежестью. В эту минуту она была особенно привлекательна.

С этой минуты Ибрагимов понял, что полюбил Гонду. Он понимал, к чему могли привести в дальнейшем их отношения, и… оправдывал свое чувство:

«Что ж, если Гонда станет матерью, ей будет гораздо легче перенести свое одиночество среди современных людей! А ведь то, что она в ближайшем узнает о прошлом, это было совершенно неизбежным. Так пусть материнство поможет ей перенести предстоящее откровение!..»

Ибрагимов понял, что не ради одного акта исцеления всю сумму знаний своих и воли уделял он останкам древнейшей из мумий. Он хотел из уст ее познать историю погибшего государства, страны, затонувшей в мрачных пучинах Индийского океана.

Если раньше он ограничивался одной идеей ее оживления, отныне другие желания пробуждались в нем.

В минуты таких размышлений он переступал границы «Атоса». Культурный быт современных народов возвращал его к действительности, отрезвлял. Ученый осознавал неизмеримую пропасть эпох, отделявшую его от гондванки.

Однажды ученый медленно брел по гладкому бетонированному шоссе. От заповедника оно отстояло в нескольких километрах. Сентябрьский месяц едва нарезался блеклым серпом. Сизый налет росы пепелился на листьях растений. Из леса лениво струилось полымя остывающих скал.

Тишина… Нерушимая, длительная, напоминающая зловещее онемение морских глубин. Больше всего именно этим отличалась подводная жизнь от наземной. Смутные очертания придонных руин вырисовывались в воображении Ибрагимова. Циркообразные гряды придонных хребтов, пологие долины левандийских ущелий, мрачные своды вскрытого подземелья…

Погруженный в раздумье, ученый не замечал ни времени, ни пройденного пути. Он шел и шел, устремляясь вперед, ускоряя шаги, будто спешил куда-то. Неясные образы новых идей рождались в нем.

Вдруг камень сорвался с кручи и полетел, увлекая другие, в пропасть.

«Как однако далеко я забрел!»— опомнился Ибрагимов.

Он обернулся к юго-востоку. Вдали, у подошвы горы, сотнями огоньков искрилось прибрежное селение. Золотые точки вспыхивали и угасали, гирляндами ниспадали с вершин, сияли, сверкали, прятались. Будто унизанные светлячками деревья, колыхались они, отливая оранжево-пурпурными пятнами. Словно светящиеся цикады, кружились в воздухе авиэтки, скользили по волнам катера.

Здесь по-иному текла жизнь…

Суровые мшистые скалы отделяли «Атос» от внешнего пира. Звуки селений не доносились туда. Тонули в недрах придушенные гудки черноморской электрической железной дороги, проложенной там, где сто лет назад редкий пастух отваживался пробираться по кручинам.

Первобытное бытие изолированного заповедника — и рядом бурная механизированная культура… Скрытая от Гонды действительность…

Уже не раз порывался Ибрагимов открыться «женщине прошлого», сбросить завесу нелепой мистификации. Его останавливало лишь опасение, как примет она признание. Не потрясет ли оно гондванки, ее пробуждающегося сознания?..

Высоко летел ярко освещенный дирижабль. Стремительный, как метеор, он напоминал своими очертаниями древнего дракона.

Крылатый дракон!

Существовали ли эти летающие змеи-горынычи, о которых предания докатились до наших дней?

В третичную эру нашу планету населял не современный нам мир животных. Еще наши прародители, люди «утренней зари человечества», сталкивались с чудовищами, вымершими в незапамятные времена.

«Мастодонт, мамонт, пещерный медведь, сибирский носорог», — перечислял ученый в уме представителей доисторического животного мира.

— Археоптерикс! — воскликнул он вдруг. — Маленькое летающее существо, зверь-птица…

А дракон — летающее пресмыкающееся… Разве не мог существовать и такой вид животных, хотя бы по формам и далекий от лубочных изображений? Возможно, дракон существовал в такие отдаленные от нашей эпохи времена, что до сих пор еще не обнаружены его останки. Страх перед ним был велик. Даже потомки, отстоящие на тысячи поколений от своих прародителей, сохранили свой трепет перед легендой.