Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник) Страница 51

— Когда были люди, я учила маленьких детей, — сказала «учительница».

— И что? Ты скучаешь без них? Тебе грустно без своей работы? — живо спросил Марк.

— Да. — «Учительница» смахнула слезинку, надеясь, что мы не заметили. — Но я знаю, что это имитация чувства, пусть и на основе самоусложняющейся программы. Программа развивается, может усложнять себя до бесконечности. Но это означает только, что всё более сложной становится имитация. Вот чего не учли разработчики.

— Есть! — у Стои были первые данные. — Он умер около ста лет назад.

— Тогда как раз всё и закончилось. — Обаятельная улыбка «плейбоя» и сухой, равнодушный голос.

— Что произошло? — мы спросили все.

— Мы не знаем, — сказала «учительница».

— Но вы помните, как это было?! — кричу я. Вы должны помнить!

— Мы тогда выполняли свою работу и не отвлекались, — ответила «учительница».

— То есть ты учила детей и не заметила их гибели?! — возмутилась Стоя.

— Разработчики тогда только-только запустили программу нашего самоусложнения, — сказал «плейбой».

Эта его улыбка. Я ударил по ней кулаком, потом рукояткой бластера. Бил до тех пор, пока не расколол ее до трещин, до вмятин в материале, из которого она сделана. «Плейбой» не сопротивлялся.

— Ну как, полегчало? — спросил Марк, когда я остановился.

— Мне жаль вас, — сказала «учительница». — Вы так и не смогли разобраться в смысле своего существования, но всем вам было больно и страшно умирать.

— У тебя достоверно получается, — киваю я.

— Я не имитирую, — отвечает «учительница».

— Что, в самом деле, жалеешь? — скривился Марк.

— Я пытаюсь.

— Неужели никто не спасся? — перебивает нас Стоя.

— Мы не знаем, — отвечает своим изувеченным ртом «плейбой».

— Этого не может быть, — уже тише продолжает Стоя. — При таких технологиях, при таком могуществе!

— Они, — Стоя чертит пальцем овал над черепом. Затем показывает на свое лицо, — отличались чем-то от нас?

— Нет, — отвечает «плейбой».

— С нашей точки зрения, нет, — поправляет его «учительница».

Город предстал теперь в своем истинном беспощадном и страшном свете. Никакая не Гармония. Природа разлагает труп Цивилизации. Мы застали на некой точке равновесия, но распад уже идет. Еще лет двадцать, тридцать, может быть, пятьдесят, и корни разрушат стены, цветы забьют собой витражи, вьюны и лианы поглотят арки и памятники.

Их корабли и ракеты поминутно отправляются в космос ни для кого. Их приборы и аппараты изучают Вселенную, но некому осмыслять эти биллионы мегабайт добытой информации, некому делать немыслимые открытия или же ужасаться пределу своих возможностей здесь.

Насколько хватит ресурса, космические корабли будут лететь и лететь, газонокосилки подстригать и подстригать.

Биороботы, натыкаясь на останки своих создателей, так и будут отправлять их на утилизацию, одни равнодушно, другие (чьи мозги сконструированы более талантливыми разработчиками), имитируя при этом сострадание, жалость, может, даже любовь.

Поезд на монорельсе по гигантской кольцевой огибал мегаполис. В вагонах скелеты (по каким-то причинам биороботы сюда не добрались, может, не собирались вовсе). Здесь счет шел уже на десятки и сотни. Их позы. Они спали на лавках. Сидели возле костров, что были когда-то разведены ими на полу вагонов. Вот двое в углу, в обнимку под ворохом истлевших газет. Что же, конец Цивилизации был жалок.

Из вагона в вагон шел простенький робот-разносчик, предлагая скелетам газировку с подноса, что давным-давно испарилась из своих стаканов.

Поезд шел так по кругу вот уже сто первый год.

Наконец, Марку удалось расшифровать послание. Оно начиналось словами: «Вас приветствует цивилизация, самая высокоразвитая в постижимом для нас пространстве Вселенной».

20. На обломках

Мы вернулись с «Возничего» со всей нашей техникой. Мы начали изучать. Открывали технологии, что на Земле появятся только столетия спустя. Пытались постичь те их открытия, которые, мы понимали, не будут сделаны на Земле никогда. Учились пользоваться результатами этих открытий.

Мы поняли, какие из путей нашей науки, от которых захватывало дух на Земле, окажутся тупиковыми или, в конечном счете (века спустя), ограниченными. Да, порой мы казались себе обезьянами на развалинах города, что пробуют на зуб всякие там кастрюльки и книжки, вот самая сообразительная открыла, что пишущей машинкой можно колоть орехи, а другая упоенно чертит губной помадой по автомобильному стеклу. Но общий пафос первооткрывателей ничто не могло заглушить. Мы возвращали погибшее, отмененное, переставшее быть к жизни. Пусть это совсем другая жизнь — их прогресс, их техника и искусство оказались теперь в совсем ином цивилизационном и смысловом контексте — но это жизнь. Конечно, бытие камня со священными письменами за стеклом лондонского музея отличается от того его бытия, когда какие-нибудь шумеры или аккадцы с трепетом считывали с его клинописи свои откровения… — но это бытие именно, а не ноль, пустота, забвение, прочерк. Мы отвоевываем у небытия, наделяем новыми именами. Понимаем, конечно, что не всегда способны отличить грандиозное достижение от какой-нибудь техногенной безделушки, великую поэму от прогноза погоды, центр управления полетов от каморки консьержки. Но мы не отчаиваемся, обращаем свои неудачи, в том числе, и самые нелепые и смешные, в момент своего опыта. И нераскрытое, неразгаданное нами все-таки уже стало нашим. Непостижимое провоцирует как интеллект, так и дух то на поиск, то на смирение — в любом случае, провоцирует их на глубину .

Мы археологи, что раскапывают собственное будущее. Будущее, до которого не дотянуться земному человеку — оно, скорее всего, вообще бы не наступило для нас, если б не эти раскопки.

Мы вдруг ловим себя на чувстве собственного превосходства над ними. Откуда оно? Из того преимущества, что живые всегда имеют над мертвыми? Из самого нашего простодушного пользования им? Из того положения вещей, что мы исследователи, а они объект исследования? Мы мстили им за тот год страха на пути к их планете? За синдром Гордона?

Я подавил это в себе. А вот Марк и Стоя… Если точнее, мне было достаточно одного сознания своего «превосходства», а Марку и Стое здесь требовалось еще и действие (они же люди действия именно). Они препарировали, разрушали, вторгались и т. д. там, где кажется можно было этого и не делать. Я возмущался, доказывал, протестовал. У нас возникали свары, хотя они нередко уступали мне.