Александр Тюрин - Сеть Страница 53

— Глупый вопрос, — сказал он. — Его прозвали Балаболом, потому что его так прозвали. Иначе он не был бы им, верно?

— А где он сейчас?

— Его сегодня нет, Саша. Приболел… Вообще-то я болтун, — в глазах бармена мерцало веселье. Сам он не улыбался. Здешний бармен давно разучился улыбаться. Я вежливо хмыкнул, помолчал, потом придвинулся ближе и начал осторожно трогать его многострадальные нервы:

— Ну и хрен с ним, мне он не нужен. Слушай, из чистого любопытства… Только не прячься сразу под стойку, ладно? Как ты думаешь, банк — чья работа?

Он поднял брови. Он внимательно осмотрел зал. Под стойку не полез, но это явно потребовало от него душевных усилий.

— Почему ты спрашиваешь именно у меня? — наконец подал он голос. Я объяснил:

— Ты же торчишь тут целые сутки! Все разговоры слышишь, все новости первым узнаешь. Разве нет?

— А почему это ограбление тебя так волнует?

Я разозлился.

— Сказал же, любопытство одолело! Если не хочешь говорить, хрен и с тобой, молчи в тряпку!

— Тихо, тихо, — попросил меня бармен, зачем-то оглянувшись. Брови он все еще держал в поднятом состоянии. Глупейший у него был вид.

— Смех на палке! — продолжал я чуть потише. — Чего ты боишься? Я же не прошу тебя дать показания.

Он побарабанил пальцами по сифону.

— Я не боюсь, — сухо уведомил он меня. — Я просто не знаю. Я обычно мало что знаю, я веду здоровый образ жизни. Могу только догадываться. Но и это бывает вредно для здоровья.

Закончил мысль. Возложил руки на стертую тысячами локтей поверхность стола и спокойно посмотрел мне в глаза. Словно бы дал исчерпывающий ответ. Нестерпимо хотелось плюнуть в его лакированное личико, и он угадал мое желание, потому что раскрыл рот снова — прежде, чем это сделал я:

— Думаю, там потрудилась банда сухомордых. Говорят, охрана перебита вся, кроме пары азиатов. Своих пожалели.

— Насреддины?.. — с сомнением сказал я. — Нет, не может быть. По-моему, узкоглазые задницы такое не потянут. Тут мудрость нужна, вроде твоей… — я подмигнул. Разговор уверенно двигался в тупик, возвращался в русло нормальной болтовни, тогда я решил в открытую. — …И связи тут нужны, такие, к примеру, как у Балабола. Я, собственно, хочу вот о чем у тебя спросить, Иосиф. Балабол как-то связан с этим делом или нет? Слышал ты что-нибудь? Странные, знаешь, слухи про него витают.

Он распрямился. Потом сгорбился.

— Балабол опасный человек, — только и сказал мне в ответ. Отошел к холодильнику, бесцельно постоял, вернулся и еще прибавил. — Ты, Сашок, тоже. Извини, но твое чистое любопытство не имеет ко мне никакого отношения. Я просто бармен, так и передай.

— Дурак мнительный, — горько заметил я. — Кому передать?.. Эх, ты. Забыл, что мы с тобой в детстве вытворяли? Отловим студенточку…

Он деликатно меня выслушал и спросил:

— Еще хочешь выпить?

— Дай газету посвежее, — угрюмо приказал я ему. Он исполнил. Через шесть секунд мне стало противно, я скомкал газету и влепил бумажный шар в сияющий стеллаж.

— Тошнит, — сообщил подскочившему в испуге бармену. — Сплошные пауки. Тебя лично они не беспокоят, а?

Он пожал плечами.

— Пауки? Это не по моей части. Тараканы меня беспокоят гораздо больше.

— А если серьезно?

— Если серьезно, — с готовностью сказал он, — то все это в принципе несерьезно. Потому что неизвестно главное — существует ли в природе такая организация, как «Миссия». Сплетни определенно существуют, одна Другой глупее.

— Это же не банк! — возмутился я. — И даже не Балабол! Неужели и здесь не можешь без тумана?

— Я могу налить «жидкого воздуха». Или желаешь горячей? — Иосиф посмотрел в упор. Я тяжко вздохнул.

— Говорят, пауки заманивают человека в какие-то хитрые ловушки, связывают, а потом сосут из него жизненные силы, — подкинул я тему. — Потому их так и назвали. А сами они вроде бы живут вечно.

Он неожиданно хихикнул.

— Вот публика, — сказал неизвестно о ком. — Пяток болтунов напишет, остальные учат наизусть… Ладно, если серьезно, то изволь. Я, дружок, знаю наверняка только одно: пауки, если они действительно есть, это плохо. Хуже, чем демократические газеты. Даже хуже, чем «Бутса» и моя стойка. С момента, когда Большой Мор кончился и оставшиеся в живых придурки добились наконец в нашей стране свободы и процветания, это второе по-настоящему страшное событие. И сосут они не кровь, не твои жалкие силенки, а мозг. Пообщаешься с ними разок — и все, стал кретином. А кретин — это уже самое дно, естественно.

— Откуда они могли взяться? — спросил я. Без всякого интереса. Бармен кивнул, соглашаясь с вопросом.

— Вон, изучай прессу, — он наступил туфлей на бумажный ком, сладострастно хрустнул. — Сам я полагаю, что это мутация. В нашей-то помойной яме… Ты читал в детстве фантастику или только студенток со мной давил?

Я перестал его слушать. Мне уже давно было тоскливо. О деле разговор не получился, и сейчас мы, очевидно, приступим к обсуждению чудес природы. Осторожная сволочь! Торчу тут с ним, трачу время. Хотя все равно делать нечего… Я предположил:

— Если они мутанты, то должны быть уродами, да? Монстрами? Но тогда бы их всех быстренько повыловили.

Друг детства обрадовался. Давно ему не попадался такой благодарный, такой восхитительно девственный в смысле начального образования слушатель. Он сказал монолог. Было длинно, я почувствовал, что вот-вот засну или вот-вот взорвусь, и тогда оттолкнулся руками от стойки, побрел прочь, усмиряя раздражение, уговаривая себя не ломать стулья, а он продолжал бубнить мне вслед:

— …уродство и красота, дорогой Александр, категории слишком относительные. И то и другое есть всего лишь отклонение от общепринятой нормы, поэтому все здесь зависит от выбранной обществом точки отсчета. Например, некий античный красавец, попав в страну, где уродство является эталоном внешности, будет признан несомненным, классическим уродом. Так что не обольщайся, если дама называет тебя красавчиком…

Болтун! Убил настроение, гад, десяти минут ему хватило… Я вдруг обнаружил, что часики мои встали. И чуть было не повернул обратно к бару — спросить точное время, но тут же одумался. Зачем пугать человека глупыми вопросами?

За столиком в одной из ниш сидел Тихоня. Он был не один: девка в купальнике обнимала его с дешевым рвением, Или он ее, не разберешь. Во всяком случае, глаза у него были прикрыты, а руки находились отнюдь не на столе.

— Тихоня! — позвал я его. — Часы есть? Сколько натикало?

Он открыл глаза, зло блеснув зрачками. Но не сказал ничего грубого — молча освободил левую руку и выставил напоказ светящийся циферблат.