Джефф Райман - Детский сад Страница 53

— Я понимаю, Макс. Книга большая, я бы ее сразу заметила, будь она здесь. Когда вы можете мне ее возвратить?

— Я ее пришлю с нарочным. Завтра.

— Я непременно буду ждать. Это глобальный проект, Макс, и нам придется спланировать график работы. Министр захочет посмотреть график.

Макс опять сбивал на столе безупречно ровную стопку чистой бумаги.

— Он у него будет.

— График также понадобится и мне, — заметила Милена.

Тот в ответ снова пожал плечами.

— Макс! — окликнула Милена с невеселой усмешкой, словно пытаясь докричаться до себя самой. — Я увижу копию этого графика?

Макс лишь в очередной раз кивнул.

— Я завтра же зайду за книгой, с вашего позволения. Макс? Макс, пожалуйста, ответьте мне.

— Да, — прозвучало в ответ.

Кивнув, Милена вышла.

«Вначале я верну книгу, а потом избавлюсь от тебя, Макс. Ты и этот проект — две вещи несовместные».

Придя назавтра к нему в кабинет, Милена не удивилась, никого там не застав. Угольные жаровни были заполнены остывшим пеплом. Милена обыскала комнату. Ящики черного стола пустовали, пустовали и длинные белые полки. Кабинет был таким же безликим, как эта пустая бумага.

Взяв из стопки лист, она жирно, с гневным нажимом, вывела на нем одну-единственную фразу:

«Где моя книга???»

И отправилась в «Три глаза».

Коридоры отдавались эхом приглушенных шагов по этажам, а также отзвуками музыки — фортепиано, скрипок. Здание как будто перешептывалось само с собой.

Милена постучала в его дверь. Темно-зеленый цвет был призван скрывать грязь, но вокруг ручки повсюду виднелись засаленные отпечатки. Где-то дальше по коридору плыл неуверенный звук: кто-то репетировал на скрипке Бартока.

Дверь приотворилась буквально на щелку, испустив волну духоты. Пахнуло носками, несвежими простынями; в комнате за дверью стояла темень. В щели проглянуло лицо Макса — точнее, один осторожный глаз.

— Можно войти, Макс? — спросила она.

— Тут немного не убрано, — замешкался он.

— Ничего, мне не привыкать. В общем-то, я могу и не заходить, только отдайте мне книгу.

— Я не одет, — донеслось в дверную щель.

«Не одет? В два часа дня? Я не собираюсь больше тебя караулить, Макс. Не собираюсь больше торчать в промозглом коридоре перед закрытой дверью». — Милена резко толкнула дверь, прежде чем Макс успел ее закрыть, и протиснулась в комнату. При этом почувствовалось, как дверь хорошенько стукнула его по плечу и ляжке.

— Да что же это! — выкрикнул он в неподдельной ярости. Но Милена уже вошла.

Удрученно глядя на непрошеную гостью, Макс стоял в одной рубашке, трусах и носках. В комнате царил полумрак, шторы были задернуты. В полутьме было видно, что тут и там ворохами громоздится одежда, а скомканное постельное белье упало с кровати и валяется на полу.

— Прошу прощения, Макс, но мы договаривались сегодня встретиться. Я уже больше месяца заваливаю вас сообщениями, пытаюсь поймать для разговора. Мне уже невмоготу за вами гоняться. Верните мне, пожалуйста, книгу!

— Она у меня в кабинете, — соврал тот.

— Нет. Ее там нет. Я искала у вас в кабинете, и не нашла. Где она, Макс?

Он уставился на нее еще более беззащитным, чем его нагота, взглядом.

— Безобразие! — крикнул он. — Я дирижер оркестра, в конце концов! А она, видите ли, шарит у меня в кабинете!

— Макс. Где книга?

— Я ее вам верну.

— Она в этой комнате?

Комната была невелика: умывальник, кровать, шкаф, бельевая тумба. Дирижер был членом Партии (к нему народное прозвище партийцев — Противные — подходило особенно удачно), потому располагал отдельным ватерклозетом — члены Партии имели привилегии. Но большой серый фолиант в этом тесном пространстве утаить все равно было бы негде. Одежда громоздилась прямо на полу, странными кучами, переплетаясь рукавами и штанинами, как будто ее пытали.

— Вы ее что, потеряли? Макс?

— Я сказал, что найду ее вам! — крикнул он. Даже гнев у него был каким-то плаксивым. Трясущимися руками Макс принялся натягивать мешковатые штаны с отвислыми коленками.

— Вы отдали ее кому-то еще, переписать музыку? — Макс не ответил: с надутым, уязвленным видом он натягивал носки. — Если вы ее кому-нибудь отдали, просто скажите, кому именно: я сама схожу и заберу. — Молчание в ответ. — Макс. Прошу вас, ответьте: вы ее кому-то отдали?

— Вот еще. С чего еще.

— Макс, скажите внятно: да или нет?

— Я не помню! — громко взвизгнул он.

— Вы… не помните? — Теперь черед омертветь настал уже для Милены. Голос у нее стал по-детски растерянным.

— Нет! А теперь оставьте меня в покое, вы меня отвлекаете.

— Макс, что значит: вы не помните?

— Не знаю! Я крайне занятой человек с полной концертной программой, и у меня есть вещи поважнее, чем эта ваша вздорная книжонка.

— Макс, Макс! Это была колоссальная работа. Это не ваша собственность, она принадлежала Зверинцу, всем. Что значит: вы были заняты? Прошу вас, ответьте, Макс!

Он не говорил — не мог, ему нечего было сказать. Милена начала обшаривать комнату. Она поочередно ворошила груды одежды — штаны, рубахи, носки, — сбрасывая их в одну кучу посреди комнаты. Стянула с кровати простыни и пододеяльник, отодвинула от стены матрас и заглянула за него. Все это время Макс стоял, держа руки на бедрах.

— Давайте, давайте, поднимайте кавардак, — храбрился он. — За койкой вы ее не найдете.

— Может, ты ее засунул себе в жопу? — сказала Милена. Макс побледнел.

Милена выпрямилась и с хладнокровием, какое только позволял ей гнев, перешла к содержимому шкафов. С верхней полки она выгрузила залежи бумаги — дефицитной, нотной, линованной типографским способом. Вся она была изведена самым неблагодарным образом. Ноты на листках были нарисованы вкривь и вкось, многие нотные линейки были нервно зачеркнуты; местами каракули выдавали разгневанность того, кто их торопливо корябал. Иногда ноты переходили в беспорядочные рисунки — бессмысленные узоры, рожицы или женские гениталии.

— Что бы я только ни отдала, чтобы иметь такую бумагу, — заметила Милена, презрительно поджав губы.

— Ну ладно, — сказал Макс и взялся помогать с таким видом, будто делал одолжение. Он был выше Милены и мог дотянуться до верхней полки. Встав впереди нее (и загородив таким образом поле зрения), он начал пачка за пачкой перебирать бумагу.

Проходясь по первой полке, он то и дело повторял:

— Здесь ее нет! Ах, и здесь тоже. — Фраза повторялась с каждой новой стопкой бумаги: — Надо же, и здесь нет! И здесь, — как будто подразумевая: «Что я говорил, а? Говорил же я! Дескать, ну что, теперь видишь? Ушла твоя книга, ушла навсегда».