Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник) Страница 54

– …надоело судиться, – ласково жаловался Евсеич, заботливо прижимая к боку желтый портфель. Сапоги у него блестели, круглое лицо лучилось в улыбке. О подстреленной Евелине он больше не вспоминал, может, считал, что так надо. – Сунешь судье штуку баксов, а твой оппонент столько же. Судья никогда не отказывается. Ладно, говорит, будем судить честно…

Вот уж никак не думал, что Маришка дружит с мадам Генолье. Поистине жизнь полна неожиданностей, везде чужие программы. Найдется о чем поговорить по возвращении. Я бы хоть сейчас вернулся. И вот интересно, что теперь – после выстрела – напишет Евелина Покушалова в своей большой книге? Изменится ее отношение к брату Харитону, или зажившая рана всего только пополнит список чудес?

Больная земля. Ни одной травинки.

Иногда за сизыми стволами мелькала бесшумная тень.

Видит ее Кум? Я боялся спросить. А Евсеич? А Святой? Или тень выпрыгивает только из моего воображения?

– …и есть принесла?

– Ну да. Грудь сунула.

Щеки Кума порозовели.

– Думал, помру, – оглядывался я на него. – А она спасла. Молока у нее много.

Кум не верил. Тер ладонью высокий лоб, морщил маленькое личико. Ну не станет его дикая дочка совать грудь первому встречному! Больно прыткий! Много болтаю! Намекал: с таким характером, наверное, не дойду до волшебного дерева. Известно, что жизнь передается половым путем, но груди девкам даны все-таки не затем, чтобы выкармливать брошенных в тайге на голодную смерть. Лагпункт, усиленно намекал, тоже не был здравницей. Там от всех требовали полной отдачи. За досрочное выполнение задания – добавка к пайку, лишний кисет табака. Выкопал яму, пробил траншею, навалил кубов сверх нормы – все учитывалось. Вольняшки жаловаться начали. Как это так? Вроде неравенство получается. У них, у вольняшек, все разовое: шлепнул беглого – получи на руки, жди, когда еще кто-то решится сбежать. А враги народа молотят до сумерек, им за такой ударный труд могут срок скостить.

«Точно, – опасливо подтверждал Евсеич. – Чем тупее человек, тем легче работает».

Вот и с вейсманистами-морганистами было не так просто, усиленно намекал Кум. Этих бить – смысла нет. Паек для них не главное. Их заинтересовать надо. За лишнюю цигарку социально близкие могут вырыть яму до той стороны Земли, навалить бревен под самую небесную верхотуру, но никто не может по принуждению нарисовать красивую картину или изобрести атомную бомбу. Хоть пальцы им руби.

«Это точно. Шарашки так и строились по интересам, – подтверждал Евсеич. – Я, когда совхоз разорял…»

Вдруг вышли на пологий склон.

Совсем открытое место, густо иссеченное промоинами.

Колючий малинник, душная смородина. Спелые ягоды сами просились в рот, но никто даже на секунду не остановился. К майору Заур-Дагиру, узнал я из отрывистой переброски фразами между Кумом и Евсеичем, лысенький капитан в золотых очках не просто так приезжал. Они там все спешили. Они там с ума сходили от спешки. Оставаясь один, майор, наверное, не слезал с телефона. Где Новый человек? Вождь умел спрашивать. Страна нуждается в Новом человеке! В таком, который ничем ненужным не интересуется, не преклонятся перед всем иностранным, говорит только по-русски, не пьет, любит трудиться. Гей-ты гоп-ты гундаала. А в густой шерсти он или голый, как в бане, это дело второе.

Кум неодобрительно оглядывался на умного Евсеича. Нехорошо косился в мою сторону. Ждал, наверное, момента, когда можно будет вскинуть карабин. Посматривал на черное крыло тучи, начавшей покрывать небо.

Ели. Пихты. Длинные сухие шишки под ногами.

Евсеич прижимал желтый портфель к боку, давил сапогами перепрелую хвою.

Кум шел с карабином наперевес – какая-то умная работа происходила под влажным сводом его огромного черепа. Только Святой, кажется, ничего не замечал. Еще она не перешла порогу.

Иногда в моем кармане тренькал телефон, но теперь это никого не интересовало.

Не все ли равно, с кем я тут разговариваю, если скоро мы увидим волшебное дерево? Болтай сколько хочешь. В Пекине моей Архиповне нравилось. Много там всякой чудесной травки, намекала. Чай любого цвета. Спрашивала, как у меня с ремонтом, не подкинуть ли чего-нибудь.

Я отказывался.

Потом открылась поляна.

С трех сторон ее окружали какие-то ну прямо бронебойные сизые ели, а с севера тускло отливало оловянное болотце, в котором растворялся ручей, зарождающийся в корнях Большой лиственницы. Само дерево показалось мне исполинским. Метров двадцать пять в высоту, не меньше. Снизу хвоя желтела, осыпалась, высвечивая на земле призрачный рыжий круг, ствол темнел многими платиновыми чешуйками. На ветках – узелки черных шишечек. Мириады, миллиарды бесчисленных черных шишечек. Как мушки на траурной кисее. Сучья загибались в небо, уменьшаясь в размерах, а самые нижние, наоборот, распластались чудовищной тарелкой. Вот она, настоящая принимающая антенна, направленная в определенную точку неба.

Только такая может питать людей чистой энергией Космоса.

Впрочем, не каждого. Вровень с болотцем виднелись холмики, над которыми торчали еловые вешки, украшенные снизу лаковыми брусничными листочками. Номера на вешках выглядели подновленными, мрачная удовлетворенная усмешка легла на крошечное личико Кума. Наверное, подновление номеров он считал своей прерогативой. Медленно положил карабин на замшелый пень, обтрухлявленный по краям, и я понял, что мы с Евсеичем (может, на время) прощены. Нельзя стрелять вблизи Большой лиственницы, мировой энергии хватит на всех. Маленькое личико Кума сладко морщилось. Нежное тепло исходило от нагревшегося за день дерева. Прикасаться надо осторожно, подумал я. Следует выбрать такое местечко, где кора не залита живицей. Корни прихотливо разбегались по поляне. Они то вылезали из-под усыпанного хвоей жалкого дерна, то вновь под ним прятались. Это еще больше увеличивало сходство Большой лиственницы с живой принимающей антенной.

Евсеич оглянулся. Блуждающая улыбка изменила его мятое, как сапоги, лицо.

Замков на желтом портфеле было два. Может, Евсеич забыл про цифровые коды: он не пытался открыть замки, просто рвал их. Притоптывал ногами от нетерпения, постанывал. До меня дошло наконец почему в редкой траве здесь и там валяются мундштуки, пуговицы, обрывки ремней, совсем не тронутые коррозией пряжки. Добравшись до Большой лиственницы, счастливцы, видимо, торопились избавиться от всего ненужного. Они не хотели начинать новую счастливую жизнь со старыми, не принесшими им удачи побрякушками. Долой! Из желтого старомодного портфеля выпал моток тонкой веревки (может, намыленной), мятый платок, полетели таблетки в цветных облатках, в баночках, в упаковках. Глаза Евсеича неистово пылали. Зачем ему теперь лекарства? Он наконец добрался до волшебного дерева! Он теперь выиграет все судебные процессы!