Журнал «Если» - «Если», 2007 № 05 Страница 54

Все гораздо глубже и неоднозначнее — и нередко люмьеровская и мельесовская ветви кинематографа тесно переплетаются друг с другом. Допустим, один из ярких представителей авторского иносказательного кино Андрей Тарковский был, как известно, горячим сторонником идеи «запечатленного времени». Эта идея воплощалась в его произведениях порой в весьма необычном преломлении, но он действительно остался до конца преданным принципу сохранения энергии жизни на кинопленке, являясь сторонником своего рода «феноменологии реальности». Кинематограф понимался режиссером как способ образного постижения мира, уникальность которого можно пытаться осмыслить, но нельзя разгадать окончательно. И человек, вырванный искусством из привычной среды обитания и возведенный до высот таинства всего сущего, тоже оказывается так и не объясненным феноменом (вспомним строчку из Пастернака: «И прелести твоей секрет/Разгадке жизни равносилен»).

Казалось бы, какое это имеет отношение к «Звездным войнам» в частности и к смерти кино вообще?! Проще всего обвинить Джорджа Лукаса, его последователей и учеников, а также эпигонов и жалких ремесленников в бездумной развлекательности зрелищ, в беззастенчивом тиражировании однотипных жанровых и стилевых приемов, в конвейерном производстве штампованных фильмов, которые мало чем отличаются друг от друга, а главное — выхолощены и лишены жизни, напоминая армию безликих машин из ленты «Я — робот». Можно еще по такому случаю приплести дежурный упрек Голливуду в переносе центра тяжести с разновозрастной аудитории на исключительно подростковую, когда уровень притязаний авторов подгоняется под мыслительные способности среднестатистического тинэйджера. Ну, и как пройти мимо всепокоряющей экспансии американского кино? Как мириться с навязыванием зрителям различных национальностей и культур весьма усредненного представления о жизненных и художественных ценностях?

Однако и не в этом суть! Размывание кинематографа как искусства происходит примерно по тому же принципу нивелирования и обезличивания, превращения в средство манипулирования широкими массами во всем мире, как и в свое время зафиксированный Маршаллом Маклюэном переход от «Гуттенберговой галактики» к телевидению как к наиболее оперативному и всеохватному способу воздействия на человеческую цивилизацию. Звездные войны случились не в космосе и не в далеком грядущем, а на Земле и в наше время. Кино стало всего лишь технической системой оболванивания миллионов людей. Оно оказалось подручным инструментом, с помощью которого реальность лишается своего феноменологического статуса и низводится до виртуальной сущности, где уже не разобрать: какая из представленных моделей окружающей действительности является подлинной, а какая — ложной, искусственно внушенной.

Главное же — происходит подмена основ бытия, когда прошлое мифологизируется, настоящее как бы аннигилируется, а выдуманное будущее выдается за истинно верное время. Если про Россию принято шутить, что это страна с непредсказуемым прошлым, то об Америке стоило бы сказать, что это мир с заранее и всем известным грядущим. Держава с незначительной Историей за спиной творит легенду из своего Завтра и Послезавтра, заставляя и остальное человечество переживать то, что якобы произойдет через много столетий. Несостоявшееся минувшее заслано куда-то вперед и объявлено единственным существующим на свете; постижение его изначально бессмысленно, поскольку нельзя провести четкую границу между реальным и воображаемым.

Это не кинематограф «запечатленного времени», а проекция на экран мнимых теней невидимых сущностей, как в известной притче Платона о доисторических людях из пещеры, которые гадали о том, что происходит за пределами их обиталища, лишь по отражениям на стенах, Это случайный слепок привидевшегося, как во сне, недоступного мира, прихотливый обман зрения, принятый за истинную действительность. Это не «кино реальности», а бледная копия того, что выдается за реальность, Кинематограф вообще кончился, когда был запущен механизм компьютерного генерирования изображений. Это уже не обычная «фабрика грез», а бесконечный конвейер клонов.

Сергей КУДРЯВЦЕВ

ПРОЗА

Алистер РЕЙНОЛДС

ЗИМА. ГОЛУБОЙ ПЕРИОД

Уже через неделю люди стали постепенно покидать остров. Зрительские трибуны пустели день ото дня. Большие туристские лайнеры один за другим рвались к звездам. Поклонники искусства, комментаторы и критики собирали свои вещи в отелях Венеции. Их разочарование висело над лагуной подобно туманной дымке.

Я оказалась одной из немногих, кто продолжал оставаться в Мюреке и каждый день возвращался на трибуны. Я готова была сидеть там часами, щурясь от дрожащего голубого света, отраженного от поверхности воды. Бледный силуэт Зимы вальяжно переплывал от одного конца бассейна до другого и при этом до ужаса походил на утопленника. Все это время я гадала, каким образом рассказать его историю и кому придет в голову ее купить. Все пыталась вспомнить название моей первой газеты, еще там, на Марсе. Конечно, они заплатят куда меньше крупных издательств, но мне каким-то образом казалась заманчивой идея вернуться в прежние места. Давно это было…

Я запросила AM{7}, желая вспомнить название газеты. С той поры их переменилось немало… По моим прикидкам, сотни.

Тем временем пловец добрался до конца бассейна, повернул и не спеша отправился обратно.

Две недели назад солнечным полднем я сидела на площади Святого Марка, любуясь белыми фигурками, скользившими по белому мрамору башенных часов. Небо над Венецией было забито кораблями, припаркованными борт к борту. Их широкие днища были закрыты большими светящимися панелями под цвет неба. Вид напоминал мне работу художника периода Экспансии, специализировавшегося на режущих глаз трюках с перспективой и композицией: бесконечные водопады, прихотливо свившиеся ящерицы.

Прикончив кофе, я с дрожью душевной стала ждать счета.

Я приехала в этот беломраморный двойник Венеции, чтобы увидеть открытие последнего шедевра Зимы. Много лет меня интересовало творчество этого художника, и я надеялась договориться об интервью. К сожалению, та же самая идея возникла еще у нескольких тысяч поклонников его таланта. Впрочем, число конкурентов значения не имело: Зима отказывался общаться с журналистами и молчал как рыба.

Официант положил на стол сложенную карточку.

Все, что нам удалось услышать до сих пор, это просьба отправиться в Мюрек, пропитанный водой мир, о котором никто из нас раньше не слышал. Единственная претензия Мюрека на славу заключалась в том, что здесь находились сто семьдесят первый дубликат Венеции и одна из трех копий, целиком исполненная в белом мраморе. Зима выбрал Мюрек для показа своей последней работы: так сказать, прощальная гастроль.