Виталий Овчаров - Жестокие истины (Часть 1) Страница 54

  Элиот остановился, прикрываясь ладонью от жаркого огня. Он снова начал соображать. И первая его связная мысль была - Альгеда. Что с ней?.. жива ли? Нынешним утром Элиот убедил себя, что Альгеда для него теперь - чужая. И вот он понял, что всё это было ложью, пустыми словами.

  Он повернул назад. Сначала шел быстрой, подрагивающей походкой, потом не выдержал, и побежал. На Суходолку попал через какой-то темный переулок, забитый разным хламом. Здесь, в беспокойном факельном свете, в первый раз он увидел мародеров. С десяток солдат в желтых тулупах топорами высаживали двери богатого дома. Из верхних окон соседнего дома летели стулья и тряпье. Вдруг, из глубины его донесся женский визг, и следом прыщавый подольник выволок упирающуюся женщину. Другие бросили свое занятие и стали с интересом наблюдать за этой сценой.

  -Засади ей, Полоскун!

  -Не, браты, куда ему! Наш Полоскунчик стручком не дорос!

  -Баба, ты ему нос куси! Га-га!

  Женщина уцепилась руками за дверной косяк, и отчаянно визжала, в то время, как солдат тянул ее за пояс. Он чувствовал, что над ним смеются, и оттого озверел окончательно: бросил свою жертву, и рванул на ней сарафан. В прореху выпрыгнула большая желтая грудь - насильник по-волчьи впился в нее зубами.

  Элиот невольно дернулся вперед. Его заметили.

  -А ну стой, требуха грабенская! - закричали сразу несколько голосов.

  Парень повернулся и помчался наутек.

  -У-лю-лю-лю! - неслось ему вслед.

  Его не преследовали: у мародеров нашлись дела и поинтереснее. Теперь Элиот не останавливался нигде. Сцена насилия убедила его, что такое может случиться и с Альгедой, и он бежал изо всех сил к дому Рона Стабаккера. Он не имеет права нигде задерживаться - что бы там ни происходило!

  На Портовой улице звенело железо. Несколько десятков кравников, перегородив дорогу телегами, рубились с наседавшими хацелийцами. Элиоту пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти место боя. При этом он едва не угодил под копыта обезумевшей лошади, которая промчалась совсем рядом, волоча по земле измочаленные оглобли. И снова - вымершие, погруженные во мрак, переулки... Он радовался этой темноте: она в одночасье сделалась его союзником и надежно скрывала от чужих глаз. Те островки света, которые попадались на пути, были охвачены лихорадочной суетой: солдаты Империи тащили награбленное, орали песни, вололкли упирающихся женщин. В снегу валялись неубранные трупы. Кравен был настолько велик, что большая часть подольников, перепившись водкой, грязной накипью осела в порту и на рыночных складах; до этих кварталов добрались только самые неугомонные. Но Элиот понимал, что такое будет продолжаться недолго: час, много - два. Скоро весь Кравен превратится в один общий сумасшедший дом. И поэтому, невзирая на усталость, он бежал изо всех сил. У него ноги сводило судорогой, когда он, наконец, добрался до Гальяновой улицы. Здесь пока была тишина - только собаки лаяли, чуя беду. Элиот, крадучись, пошел вдоль стен. Секиру он держал наготове: на всякий случай. Вот черной глыбой выдвинулся из мрака дом купца Рона Стабаккера. В окнах - ни огонька.

  Элиот требовательно постучал ребристой рукоятью в ворота. С минуту ничего не происходило. Но вот скрипнула дверь и послышались торопливые шаги; и как будто, даже не одного человека. Открылось крохотное окошко, прорезанное в калитке:

  -Кто там?

  По голосу Элиот узнал кухарку.

  -Отворяй, тетушка! - сказал он, - Это я, ученик господина Годара.

  -Что вам надобно? - помолчав, спросила кухарка.

  -У меня к госпоже дело!

  Кухарка колебалась.

  -Я спрошу! - сказала она, но как-то неуверенно.

  По ту сторону ворот зашептались. Посовещавшись, дворовой консилиум принял, наконец, решение.

  -Входи, головастик! - прогудел мужской голос, - Только не надо шутки шутить .

  Элиот вошел в отворившуюся калитку, и тут же на его запястье сомкнулась чужая рука.

  -Это что там у тебя? - спросил конюх Хьяльти и поднял его руку, в которой была секира, - В глаза глазей, говорю!

  -Ой, святая Мадлена! - взвизгнула кухарка, и подобрав подол, кинулась к крыльцу.

  -Без нее нельзя, - пояснил Элиот, переступая с ноги на ногу.

  -А придется! - усмехнулся конюх и легко выдернул секиру из ладони Элиота, - Ишь, волосы чьи-то пристали! - проворчал он удивленно, проведя по лезвию пальцем, - Неужто стену стоял, головастик?

  Элиот кивнул. Говорить на эту тему ему не очень-то хотелось. Но конюх, почуяв в нем родственную душу, наоборот, разговорился. Его, наверное, переполняли впечатления и тревоги минувшего дня, и он спешил хоть с кем-то разделить их.

  -Я сам стену стоял, - доверительно сообщил он, - У Западных ворот. Подольники весь день штурм штурмовали! Эх, командиры!.. Кабы не они - и теперь стояли бы! Пролом проломили - всё, думаю, теперь конец! - он помолчал немного, вздыхая, потом спросил, - Как мыслишь: переживем жизнь этой ночью?

  -Как-нибудь! - сказал Элиот, невольно улыбнувшись.

  -А хозяин-то наш помер, - добавил Хьяльти, как бы между прочим.

  Элиот, не слушая конюха, пошел в дом. В гостинной, вооруженная разделочным тесаком, его встретила кухарка. Здесь был ее последний рубеж обороны, и она, видимо, решила стоять до конца.

  -Тетушка, у меня нет ничего! - сказал Элиот, показывая пустые ладони, Доложи госпоже... м-м... погоди, ни к чему это... Мой хозяин прислал меня на всякий случай - переночевать с вами, чтобы чего не случилось...

  То была благородная ложь, и Элиот произнес ее без малейшего стеснения.

  -Шапку-то сыми, вахлак! - подобрев лицом, сказала кухарка, - Оголодал, небось...

  Элиот хотел есть, но еще больше хотел он спать. Он отрицательно покачал головой и растянулся прямо на полу. Последнее, что он почувствовал - это рука кухарки, которая запихивала ему под голову что-то мягкое.

  Ему снился удивительный сон. Кажется, он валялся в траве, и летнее солнце грело его лицо, а ветерок щекотал нос. Кажется, жужжали пчелы. Потом зашуршала трава, и мягкая волна пробежала по всему его телу, растаяв где-то в пятках. Он улыбнулся: ему было хорошо. Он слышал музыку, и только теперь осознал, что она звучит уже давно, очень давно. Что это была за музыка, и какие именно инструменты играли - он не мог понять. Может быть, то была его душа?

  ...-Вставай, вставай! О боже, да что же это такое?

  Кухарка теребила его за плечо, и пробуждение было таким же мучительным, как если бы десять человек, сговорившись, тащили его за руки и за ноги в разные стороны. Он разлепил один глаз и посмотрел им на кухарку. Ее встревоженное лицо плавало в белом молоке; из-под платка выбилась прядь волос, и кухарка то и дело, не замечая, сдувала ее с носа.