Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения Страница 55

«Ждите ответ, вы на очереди. Ждите ответ, вы на очереди. Ждите ответ, вы на очереди».

Я не мог больше. Спину тупо ломило; казалось, плоть едва слышно хрустит, потрескивает от напора твердо взбухающих новообразований. Я положил вежливо и монотонно бубнящую трубку на стол, придавив ею листок недописанного письма, выгреб из пиджачного кармана мелочь и пошел вон из квартиры. Приходилось держаться очень прямо, впервые за много лет я следил за осанкой. Я тебе доску к спине привяжу, говорила когда-то мама, чтоб не сутулился… Стоило лишь чуть-чуть ссутулиться привычно, и накаленная проволока перетяжки впивалась в щель между позвонками, будто готова была разрезать хребет. Секундами накатывало ощущение, что идти стало – и тут же исчезало. Иллюзия, конечно, нервы. Вес начнет уменьшаться дня через два-три. Течение болезни было описано досконально, я все это читал, изумленно и отстраненно ахая, все это знал, но никогда мне даже в голову не приходило, что меня это может коснуться. Не может, не может! Ну ведь не может… В ушах сам собой бубнил телефонный голос. На провонявшей гниющими отбросами лестнице я привычным уже движением бережно, стараясь не потревожить опухолей, огладил спину. Нет, со стороны еще ничего нельзя было заметить. Но я все равно отдернул липнущую к потной коже рубашку, чтобы болталась посвободнее, скрадывая, скрывая очертания меня. И все равно на улице, среди снующих по своим делам усталых людей, мне чудилось, будто все смотрят на меня и сверлят взглядами сзади.

Когда освободился автомат, я втиснулся в прокаленную, прокуренную кабинку, залитую яростным предвечерним сиянием; вставил гривенник и набрал домашний номер директора института. Был исчезающе малый шанс – у директора дача в Горьковской. Дачевладельцам, в обмен на сданные овощи и фрукты с участков, выдавались недельные сертификаты на проезд в пригородном транспорте того направления, на котором находилась дача, – и, хотя передавать сертификаты в чужие руки формально запрещалось, установить подлог было практически невозможно, разве лишь контролер попадется, случайно запомнивший лицо истинного владельца; ни номера паспорта, ни фотографии на сертификате пока не полагалось. Директор был дома, ответил – и я так обрадовался, как если бы мы уже договорились обо всем.

– Аркадий Иванович, здравствуйте, – сказал я. – Пойманов вас беспокоит.

– Здравствуйте, здравствуйте, коллега, – приветливо сказали в трубке, и я обрадовался снова. – Слушаю вас. Какие-то проблемы?

– Да, вот хотел… узнать, – слова вязли в горле. Я понял, что не знаю, как просить. Ведь объяснять придется. – Вы… вы на дачу не собираетесь в эти дни?

– М-м-м, – с удивлением сказал директор, но тут же мобилизовался. – Представьте, нет. Такая погода, а приходится сидеть в городе. Вы же знаете, какой напряженный сейчас период. К тому же во вторник, вы помните, приезжают французские коллеги. Среди них, кстати, ваш давний знакомый, профессор Жанвье. Рад вам сообщить, что он специально осведомлялся, сможет ли увидеться с вами, и выражал восторг по поводу вашей последней статьи. Хотя, позвольте – разве я вам не говорил на Совете?

– Да-да, я помню, – соврал я. То есть, не вполне соврал – утром я действительно еще помнил и, стоя у молочного магазина, даже предвкушал встречу, потому что, несмотря на все их условия, на всякую там компьютеризацию библиотек и кондиционирование кабинетов, мне опять удалось обшлепать симпатичного бордосца, информацию я давно привык заменять интуицией, и как-то покамест получалось. Но за прошедшие часы все улетучилось из извилин, все стало несуществующим. – Я по другому поводу. Видите ли, мои теперь на даче, в Рощине. Мне понадобилось срочно до них добраться… ненадолго, во вторник я, конечно, буду в институте, – снова соврал я, чтобы его успокоить. – Неожиданно, внезапно понадобилось, и я просто не представляю, как это сделать. Вы же знаете, на электрички народ с февраля записывается…

– М-м-м, – сказал директор уже без приветливости. У меня упало сердце; я сгорбился и тут же рывком распрямился от бритвенной боли. Дикое, непредставимое ощущение – будто режут по живому, секут, как шашкой, да еще не по коже, а прямо внутри, прямо по кости, потому что шашка – в середине тебя.

Выхода не было. Я с отчаянием спросил:

– Вы не могли бы одолжить мне свой сертификат? Хотя бы на сутки?

– М-м-м, – сказал директор. – Но, видите ли, коллега, у меня в настоящий момент сертификаты только на вторую половину июня и далее. Старые мы все проездили, в мае посадили, что могли… а новый урожай еще не поспел, сейчас и сдать-то нечего. Право, никак не могу вам помочь.

– Понял, – глухо сказал я. Наверное, у меня был такой голос, что директору стало не по себе.

– А что, Глеб Всеволодович, у вас… стряслось? – с усилием выговорил он.

– Да так, – ответил я. – Дела семейные.

– Послушайте, коллега… Ведь не в сертификат свет клином уперся… то есть, сошелся… ну да. Возможны какие-то варианты…

– Возможно, возможны.

– В конце концов, сейчас уже пятое июня. Осталось одиннадцать дней, и мой документ заработает. Устроит вас через каких-то одиннадцать дней?

– Благодарю вас, нет, – устало сказал я. И вдруг добавил, сам уже не зная, зачем: – Я улечу скоро.

Он долго молчал – только трубка шуршала, да едва слышно играла где-то в безднах телефонной паутины музыка. Я хотел попрощаться, но тут директор спросил:

– Что?

– Улечу, – сказал я.

– Вы отдаете себе отчет в своих словах? – ледяным голосом осведомился он.

– Отдаю.

– У вас в будущем году истекает срок плановой темы. Это вы, надеюсь, помните?

– Помню. Теперь честно могу вам сказать – я все равно, наверное, не успел бы. Никак по-настоящему не взяться.

– Вы пять лет зарплату получали под эту монографию!

– Попробуйте вычесть ее из зарплаты моей… вдовы.

Он опять помолчал. Потом опасливо спросил:

– Это точно?

– Абсолютно.

– Я попробую что-то придумать, – неуверенно сказал он. – В понедельник у наших соседей по корпусу пойдет машина в Выборг за жидким азотом-двенадцать… Завтра автобус с финской делегацией уходит… Я попробую. Позвоните мне часа через два-три.

– Спасибо, Аркадий Иванович, – почти без надежды проговорил я, и он тут же дал отбой.

Ждите ответ.

Я вышел из будки.

Город плыл в мареве. Сверкали окна, темнели окна. Колыхался густой зной. Пахло асфальтом и бензином, машины шли стеной, люди шли стеной, стены стискивали машины и людей. От сознания того, что все это скоро исчезнет для меня, хотелось выть. Я шел домой, держась до нелепости прямо, почти запрокинувшись, а в голове и в горле пульсировало: последний раз. Последний раз. Что последний раз? Все.