Николай Бодров - Пришельцы. Выпуск 2 Страница 55

— Однако и апломб у вас, сударыня, — пробормотал я и отстучал:

— А почему Павлову самому нельзя было попробовать себя в качестве донора? Или сердце убрело в пятки?

— Он и стал первым донором. После чего сразу уехал за пределы Знойного.

Я опешил. Павлов — и первый донор? Вот так штука! Тогда объясните мне, пожалуйста, чего ради он укатил на Сахалин? Испугался, что эксперимент выйдет из-под контроля? Едва ли… Все еще только начиналось. От теории они наконец-то перешли к практике. Кроме того, в случае неудачи он мог прервать работы в любой момент. Но он стал донором и уехал… Склонившись над пультом, я бешено застучал по клавишам.

— У Павлова тоже была изъята характерная структура, верно?

— Да.

— И он до сих пор не получил ее обратно?

— Для этого ему необходимо воспользоваться репликационными системами Знойного. Зона моего контроля не превышает пределов области. В настоящее время Павлов — вне моей зоны.

Я уже лупил по клавишам, как заправская машинистка.

— Сколько всего доноров прошло через твой эксперимент?

— Всего девять. У семерых из них информационная матрица полностью восстановлена. Таким образом, они перестали являться донорами.

Согласен!.. От волнения я успел вспотеть. Семеро остались при своем, а последние двое — это мой чокнутый художник и Павлов. Художник безвылазно сидел в своей изостудии, а Павлов, забыв обо всем на свете, включая и противозаконный эксперимент, любовался, должно быть, дальневосточной флорой.

Я возбужденно потер виски. Все верно! Об эксперименте Павлов именно ЗАБЫЛ! В этом и крылась разгадка его отсутствия… Что там говорил Толик о его памяти? Дескать, уникальная, нечеловеческая?.. Вот то-то и оно! Память — тоже своеобразный талант. Это я по себе знаю. Иначе не держал бы меня шеф в своей конторе. А эта электронная махина изъяла из него память, как извлекают за хвост рыбку из банки сардин. Хлоп — и не было никогда диспетчерской службы. Хлоп — и нет дорогого друга Толика с радужными идейками насчет будущего репликатора. Один только Сахалин…

Елки зеленые! Я хлопнул ладонью по колену. А ведь я раскопал это дельце! До самого дна!.. Мне захотелось представить себе, как, не выдержав, улыбнется шеф. Ей-ей, этот карлик с головой Ломоносова будет доволен… Я постарался взять себя в руки. Как говорится, не кажи «гоп», пока не соскочишь. Выйди в люди, тогда и заходи…

Стало быть, эксперимент этих двух вундеркиндов подразумевал следующее: что-то там они намудрили с программой, и из обычного контролирующего центра машина превратилась в мозг, пытающийся самостоятельно анализировать поступающую к нему информацию с целью выявить нечто общное в миллионах перетекающих из одного места в другое биокодов. Надо отдать должное этой электронной подкове — с задачей она почти справилась, сумев выделить массив, характеризующий наиболее яркие способности человека. Талант… С этим все было, пожалуй, ясно. Девять невинных опытов, в результате которых машина подтвердила все, что ее интересовало. А подтвердив основные выводы, она умело восстановила код потерпевших, нимало не заботясь о последствиях первого изъятия. Впрочем, заботиться должны были те, кто, вторгшись в ее программу, ликвидировал страхующие блокировки. Ей-ей, все кончилось не так уж плохо. Во всяком случае, могло быть и хуже. А так — все живы и здоровы. Напустив на себя сердитый вид, я отстучал:

— Как станет развиваться эксперимент дальше?

Машина словно ждала этого вопроса. Рубленые фразы были предельно лаконичны.

— Строго по пунктам: А) возвращение биомассивов донорам номер один и номер девять. Б) передача полученных результатов институту бионики. В) готовность продолжать исследования в тесном сотрудничестве с кем бы то ни было.

С кем бы то ни было?.. Я ухмыльнулся. Пожалуй, я недооценил это электронное чудо. Оно перестраивалось на ходу. Нечего сказать, славная машинка! А главное — предельно находчивая! Мог бы поспорить, что еще пятнадцать минут назад у нее и в мыслях не было подобных пунктов. Как ни крути, девять опытов — хорошо, но девяносто девять — куда лучше. Так что, не заявись к ней детектив с особыми полномочиями, не возникло бы и этих благочестивых намерений. Шлепала бы себе и шлепала биокоды — изымая и возвращая, наблюдая и громоздя вывод за выводом. Слава богу, художников, пианистов и литераторов у нас еще хватает… Не без злорадства я склонился над пультом.

— И снова ошибаешься, дорогуша! Никаких исследований и никакого сотрудничества не будет! Твое дело — репликационная транспортировка — вот и занимайся ею. А обо всем остальном предоставь озаботиться другим.

От резких ударов палец мой заболел.

— Что грозит Павлову?

Ага… Все-таки забеспокоилась, электронная душенька!

— Получит то, что заслужил.

— Чрезвычайно недальновидное решение.

Я обозлился.

— Позволь, подруга, решать это нам — дальновидное или нет!

— Но эксперимент важен прежде всего для вас — для людей, и глупо препятствовать…

— Все! — с щелчком я отключил монитор и в раздражении поднялся. — Стоило бы выключить тебя целиком, да только кто же будет тогда работать…

Я снова подумал о том, что порученное мне дело наконец-то завершено. Странно, но ожидаемого удовлетворения не было. Чего-то я, видно, ожидал иного. А возможно, я просто устал. Радуются удачам случайным. Результат, к которому продираешься через кровь и пот, становится чем-то вроде заработка. Заработал — и потому забираю. Без всяческих восторгов и детских прыжков до потолка.

Как бы то ни было, но оставались сущие пустяки: прикрыть это заведение и разослать во все концы три телеграммы — для Павлова, для шефа и для моего буйнопомешанного художника. Встречаться с кем-либо из них сегодня уже не хотелось. Короткий диалог с машиной оказался последней каплей. Этот вечер я вполне заслуженно собирался провести где-нибудь далеко-далеко, может быть, на альпийских лугах, а может, под сенью кокосовых пальм. Да мало ли где!.. Я глубоко вздохнул. Все! Отныне и на ближайшие двадцать четыре часа объявляю полную и безраздельную свободу! Тридцать три раза «гип-гип ура» и один единственный залп из моей карманной артиллерии…

Выходя из здания, я не удержался и от души хлопнул дверью. Просто так.

«Жгучая ревность ударила в мозг. Его голубые глаза налились кровью. Кривя слегка пожелтевшие от курева зубы, он выхватил из принесенного с собой мрачного чемоданчика миниатюрный черный автомат и выпустил в меня длинную очередь. Я резко присел, и трое его друзей, притаившихся за моей спиной, с воплями бессильной ярости посыпались на пол. С грохотом опрокинулся табурет, со стола полетела, кувыркаясь, тарелка со шницелем, а розовобокий графин с водой разлетелся вдребезги…»