Георгий Гуревич - Темпоград. Научно-фантастический роман Страница 56

— Вопрос в том, может ли ускорить? И надо ли ей ускорять? И даже хочется ли?

— Кому не хочется? Армии или штабу — Академии Времени? Или знаменитому поэту Русанову, которого Академия нашла самым подходящим выразителем настроений сибаритов от науки?

Ван Тромп наконец обиделся:

— Вы сами сказали, что темпоградские минуты дороги. И тратите их на спор с одним штабным сибаритом. Тогда обращайтесь к армии. Но, по-моему, вы уже обратились… через газету.

Январцев не отступал:

— И с армией буду говорить, и со штабом хочу говорить. Неужели вы, ученые, не понимаете, что Темпоград открывает новые горизонты? Мы предлагаем человечеству пересесть с телеги на самолет. Каждый увидит больше, каждый успеет больше, каждый проживет несколько жизней в разных веках. Стоит потрудиться, чтобы жизнь была содержательнее?

Но и Ван Тромп стоял на своем. Единственно, чего добился Январцев: на послезавтра был созван совет Академии.

— Раньше не получится, — сказал Ван Тромп. — Мы размножим ваши материалы, каждому надо прочесть и обдумать. Без обдумывания будут пустые словопрения.

Январцев не мог не согласиться. В Темпограде принято было думать неторопливо. Думали неторопливо, чтобы Земля могла действовать решительно.

— А вы пока отдыхайте, отдыхайте, — заключил Ван Тромп со снисходительной благожелательностью в голосе. Будучи очень уравновешенным человеком, он на всех взволнованных взирал с участливой жалостью, как взрослый на упавшего и ободравшего коленки ребенка. — Отдохните. Где вы остановились? У нас великолепная гостиница на Оке. Леса вокруг… земляника, грибы, Для белых рановато, но есть маслята и весенние опенки. День, правда, дождливый, но обещают, что распогодится.

— Нет, я в Москву слетаю, к жене. — Он с сомнением посмотрел на ручной видеофон, не без труда вспомнил свой юношеский номер. Переключать? Ладно, обойдется. Время раннее, вероятно, Жужа еще в постели.

Давно был он тут, давно, но все осталось, как прежде, в юности, пять недель тому назад. Он сел в глайсер, нарочно выбрал фисташковый с вмятиной, занял место у окошка, кажется, того самого, где сидел, с потрясенными тоитами. Увидел сверху желтое здание, похожее на букву Т, озеро с просвечивающим дном, россыпь коттеджей на берегу, строящийся мост через Оку, все еще недостроенный. Узнал комбинат выращивания мяса, институт генной инженерии, радиообсерваторию, полюбовался горой для лыжников, самой большой в мире искусственной горой. 5770 метров, круглое лето снега!

Все на месте, все как прежде.

И правда, Жужа еще не вставала, встретила его в постели. Не потому, что была больна, а потому что берегла себя. Жужа лежала с утра до вечера и прислушивалась к самочувствию: мерила температуру и давление, щупала пульс и живот. Добросовестно и истово Жужа делала общественно полезное дело: растила в себе ребенка, будущего гражданина. И ей очень нравилось, что это важное дело можно делать дома, со вниманием к себе. Она и внимала, и была полна сознания собственной значительности. И это сознание поддерживали в ней мать — теща президента, две тетки — сестры матери и бабушка, не отходившие от постели. Встревоженными голосами они расспрашивали о сне, аппетите и капризах будущей матери, обсуждая, какое кушанье может повредить, а какое не повредит будущему наследнику(це) президента.

С ходу Жужа осыпала Льва упреками. Почему он ее забросил, почему так долго не приходил, почему не пришел сразу, почему она, в ее положении, на четвертом месяце, вынуждена сама, выбиваясь из сил и рискуя здоровьем ребенка, все обеспечивать. И тут же продиктовала список поручений: заказать, достать, привезти, встретиться, передать, узнать, договориться…

Разновременность еще не стала привычной. Хотя Жужа знала, что прошло много дней, но она не была сильна в арифметике и не сразу поняла, что муж ее старик. Сколько же ему лет — пятьдесят, шестьдесят, семьдесят? И опять посыпались упреки: как же он посмел довести себя до старости? Эгоист — растратил все годы на свою излюбленную науку, совсем-совсем не думал о семье. Ни капельки любви, ни крошечки ответственности! У ребенка не будет отца, вместо отца — ветхий дедушка. А кто будет заботиться о ней сейчас, когда она так нуждается в уходе?

Президент слушал со сложным чувством стыда и раздражения. Любовь к Жуже давно угасла, с годами прошла и обида. Жужа превратилась в умильное воспоминание молодости, окутанное сладкой дымкой. Но сейчас это воспоминание развенчивало себя, да еще и предъявляло претензии. Президент подавил в себе протест, стыдя самого себя за бесчувствие. В конце концов, это его жена, мать будущего ребенка. О ребенке он обязан заботиться, хочет и будет заботиться. Он даже ощутил в себе прилив отцовских чувств. Хорошо бы родился сын — продолжатель дела, хоть и Суссанович, но Январцев. Сыну он с радостью передал бы эстафету идей — темпоскафы, футуроскопы, хроноскопы… все оси, уходящие в туманную бесконечность. А Жужу не переделаешь, какая есть, такая есть. Жалко только, что дети растут так медленно. Взять его в Темпоград? Но это не поможет — сын будет взрослеть, а президент стариться в равных темпах. Нет уж, пусть растет на Земле, как все дети. И президент добросовестно записал все поручения Жужи, необходимые и нелепые, прикидывая в уме, успеет ли он все выполнить в промежутках между деловыми встречами.

Томительное свидание прервал приход районного врача, смуглого молодого человека с эффектной черной бородкой и черными глазами. Жужа сразу преобразилась: кисло-брезгливое выражение сменила на оживленно-заинтересованное. Кинула взгляд на зеркало, поправила волосы, добавила морщинку сдержанного страдания. О присутствии мужа забыла или не считала нужным стесняться. Этот старик не имел никакого значения.

И Январцев ушел со смешанным чувством обиды и облегчения. Конечно, жить с Жужей было бы тягостно, но она и сама не захотела бы. Время сместило отношения. Лев перешел в другое поколение и смотрел теперь на Жужу как на дочку. Не слишком удачная дочь, пустоватая, но все равно родная. А ребенок всегда ребенок — для дедушки еще дороже, чем для отца.

Эта встреча напомнила президенту о том, что жизнь идет к грустному концу — к пенсионной дряхлости, а следующий разговор вернул его в прошлое, даже не в юность, а в детство.

Выйдя от Жужи, Лев зашел в первую попавшуюся переговорную и вызвал на экран свою мать, все еще отдыхавшую в Чили. И в рамке появилось милое лицо, обрамленное наивными светлыми кудряшками, близорукие голубые глаза со всегдашним выражением растерянного испуга.

— Это ты, Левушка? — И когда же президента Темпограда называли так в последний раз?