Фрэнк Герберт - Пандора (сборник) Страница 57

Но сейчас она, как всегда после вахты, ощущала себя изможденной, выпитой до дна, точно до ее сердца добрался какой-то телепатический прядильщик. Обычные вопросы вызывали у нее смертную скуку.

— Да, нарыв нервоедов, похоже, стерилизован надежно…

Подобие жизни возвратилось к Ваэле только в самом конце беседы, когда Аренсон вручил ей листок буроватой местной бумаги. «Явиться в главный ангар для работы в новой группе по изучению электрокелпа», — было написано в нем.

Пока она вчитывалась в этот простой приказ, Аренсон смотрел на экран. По лицу его расползлась кривоватая ухмылка.

— Пока не уходите, — бросил он. — Вашему сменщику, — он указал подбородком в сторону люка, — только что рвач кишки выел. Сейчас нового пришлют.

Поэзия, как и сознание, отвергает незначащие позиции.

Слова Корабля о том, что человечеству может прийти конец, оставили в душе Флэттери пустоту.

Он вглядывался в окружавшую его тьму, надеясь найти в ней утешение. Неужели Корабль действительно сломает… запись? И что значит — запись?

«Последний наш шанс».

Флэттери и предположить не мог, как затронули эти слова самые основы его мирка, то глубинное чувство сродства с его единоплеменниками. Мысль о том, что когда-нибудь, в далеком будущем, такие же, как он, люди, будут так же радоваться жизни, согревала душу приязнью к неведомым потомкам.

— Так это и впрямь последняя попытка? — переспросил он.

— Как мне ни жаль.

Ответ Корабля не удивил его.

— Почему же ты не скажешь нам прямо… — воскликнул он.

— Радж! С какой же легкостью готов ты вручить мне свою свободу воли.

— Ты бы хоть из приличия ее взял!

— Поверь мне, Радж, есть места, куда не осмеливаются ступить ни человек, ни Бог.

— И ты хочешь, чтобы я спустился на эту планету, задал здешним обитателям твой вопрос и помог им найти ответ?

— Ты согласишься?

— Как я могу отказаться?

— Мне нужен твой выбор, Радж, сделанный разумно и свободно. Ты согласен?

Флэттери подумал. Он ведь может и отказаться… Почему нет? Кто они ему — эти… эти корабельники, эти отзвуки многочисленных повторов? Но они в достаточной мере люди, чтобы он мог скрещиваться с ними. Люди. А при мысли о вселенной, где никогда и нигде более не будет человека, сердце Раджи Флэттери все еще сжималось от боли.

Последний шанс человечества? Это может быть интересной… игрой. Или еще одной созданной Кораблем иллюзией.

— Это все только игра ума, Корабль?

— Нет. Плоть существует, чтобы пережить все то, что под силу смертной плоти. Сомневайся во всем, но не в этом.

— Я сомневаюсь во всем — или ни в чем.

— Пусть так. Так ты вступишь в игру, невзирая на сомнения?

— А ты расскажешь мне больше сути игры?

— Если ты будешь задавать верные вопросы.

— Какую роль я играю?

— А-а-ах!.. — Блаженный вздох. — Ты станешь живым вызовом.

Эту роль Флэттери знал хорошо. Стать живым вызовом людской природе, заставить паству найти в себе то лучшее, о чем она и не подозревала до мига откровения. Но слишком многие ломались, не в силах ответить на такой вызов. Раджа вспомнил, сколько боли приносит подобная ответственность. Ему хотелось избежать ее — но задавать Кораблю прямой вопрос он опасался. Разве что вызнать его планы?..

— Ты не прятал случаем в моей памяти ничего об этой игре, что мне стоило бы знать?

— Радж! — Негодование Корабля окатило капеллан-психиатра, точно кипятком, и прошло сквозь тело, как через сито. — Я не краду твоей памяти, Радж, — продолжил голос уже мягче.

— Тогда в этой игре я сам должен стать чем-то отличным от прежних повторов. Что еще новенького ты мне приготовил?

— Само место, где проводится испытание, имеет отличие от всех прежних. Отличие столь значительное, что ты можешь быть испытан им и сам — испытан на разрушение, Радж.

Подтекст, крывшийся в этом простом ответе, крайне изумил Раджу Флэттери. Значит, есть вещи, неведомые даже всемогущему. Даже Богу — или Сатане — есть чему научиться.

— В том изумительном и опасном состоянии, которое вы, люди, зовете временем, — откликнулся Корабль на его невысказанную мысль, напугав Раджу до судорог, — сила может стать слабостью.

— Тогда что это за отличие такое значительное?

— Этот элемент игры ты откроешь для себя сам.

Теперь Флэттери уловил суть игры — он должен был выбирать. По собственной воле, без принуждения. Корабль требовал случая взамен предопределенности; не безупречных повторов голозаписи, а импровизации вживую, когда господствует свобода воли. А первыми призом станет выживание человечества. Вспомнились слова из «Руководства для капеллан-психиатров»: «Господь Бог не играет в кости».[3] Тот, кто сказал это, ошибался.

— Хорошо же, Корабль. Сыграем.

— Превосходно! И когда кости будут брошены, никакая внешняя сила не станет руководить их полетом.

Формулировка этого смутного обещания показалась Радже занимательной, но он ощутил, что спрашивать дальше бесполезно.

— И где мы будем… играть? — поинтересовался он вместо этого.

— На планете, называемой Пандора. Маленькая вольность с моей стороны.

— Предполагаю, ящик Пандоры уже открыт?

— О да. И все грозящие человечеству беды выпущены на свободу.

— Я принял твое предложение. Что теперь?

Вместо ответа щелкнули замки гибербака и расстегнулись мягкие ленты, прижимавшие тело к ложу. Вспыхнул свет, и Раджа понял, что все это время находился в одной из камер дегибернации в лазарете. Его даже разочаровала немного знакомая обстановка — столько лет прошло, а эта… он присел, обернулся… эта камера не изменилась ничуть. Впрочем, Корабль беспределен и беспредельно могуществен. Ему подвластно все, кроме самого Времени.

А еще он не может заставить человечество сойтись на том, как людям следует богоТворить.

«Что, если мы потерпим неудачу и в этот раз?»

Действительно ли Корабль сломает запись? Раджа сердцем чувствовал — так и будет. Корабль сотрет их всех. Не будет больше человечества… никогда. А Корабль отправится искать новые забавы.

Если мы потерпим неудачу, наш расцвет будет бесплоден и вечность не примет нашего семени. Эволюция человека закончится здесь и сейчас.

«Интересно, постарел я за время спячки? Столько времени…»

Выбравшись из бака, Раджа доковылял до врезанного в стену камеры зеркала в человеческий рост. Нагое тело нимало не изменилось с того дня, когда он видел его в последний раз. Карие глаза взирали на мир все с тем же неискренним любопытством, которое многие принимали за притворство. Этот отстраненный взгляд из-под кустистых черных бровей одновременно помогал и мешал капеллан-психиатру. Что-то в наследственной памяти человека твердило, будто он должен принадлежать высшему существу… но превосходство может быть тяжким бременем.