Эндрю Пайпер - Проклятые Страница 57

Единственный предмет на столе — ее дневник. Кожаный ремешок закрывает доступ. Дневник закрыт на замок.

Моей дочери Эшли — отец.

Оставлен здесь для меня. Но не оставлено ключа.

Можно разрезать кожаный ремешок, но это будет жульничеством. А за жульничество я буду наказан.

Я принялся осматривать комнату, заглянул под кровать, излазал весь пол на четвереньках и посмотрел внизу во встроенном шкафу. В конце концов я сбросил все на пол, швырнул стаканом в дипломы и грамоты, запустил парочкой трофеев в стену, топтал разные пластмассовые безделушки каблуками, пока не превратил их в труху.

Ключ нашелся, когда я во второй раз принялся перерывать содержимое ящика, в котором она хранила свое нижнее белье. Он был глубоко запрятан между трусиков, поэтому, чтобы обнаружить эту твердую медную мелкую штуковину, мне пришлось прощупать целую гору нежнейших и тончайших изделий из шелка и хлопка. Еще одна шутка. Сделать из меня похотливого братца, который роется в белье сестрички. Озабоченного — как она одобрительно называла всякого парня, кто смотрел ей вслед.

Я отомкнул замок. Открыл первую страницу. Потом вторую… в середине… в конце…

На всех трех сотнях страниц одно и то же:

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Написано аккуратным почерком, неторопливо. Автопортрет, написанный словами и чернилами, настолько похожий на реальную Эш, насколько это возможно. Ее автобиография.

В то же мгновение запах в комнате стал вдвое интенсивнее. Он стал настолько невыносимым, что мне пришлось выбежать вон, чтобы не заблевать ковер.

Я успел добежать до ванной и согнулся над унитазом, когда все прошло. Но не успел я выпрямиться, как вдруг услышал это…

Звук капель, падающих из водопроводного крана в наполненную водой ванну.

«Игра в душе». От меня требовалось отдернуть занавеску и посмотреть, что там. Однако на этот раз там не будет ожидающей меня намыленной веревки с петлей на конце.

В этом больше нет смысла.

Тело, целиком погруженное в воду — ее поверхность спокойна, — только голова на краешке ванны. Моя мать. Обнаженная и пьяная, как в тот день, когда я нашел ее, вернувшись из школы.

Она открыла налитые кровью глаза и навела их на меня.

— Дэнни? — Ее рука легла на край ванны, однако у нее недостало сил, чтобы подняться.

— Да, это я, мама.

— Ты… тоже здесь?

— Да.

— Но почему? Что ты сделал?

— Я пришел, чтобы найти Эш.

— Ах, ну конечно, — кивнула она и неосторожно окунула нос в воду, так что ей пришлось хорошенько высморкаться, чтобы избавиться от нее. — Забавно, как тяжело думать о своих детях… что их время вышло, совсем как у нас. Это последнее, о чем хотела бы думать всякая мать.

— Никто не любит об этом думать.

— Естественно, с какой стати?

Она, как всегда, старалась изо всех сил. Это «естественно» и преувеличенно спокойная жестикуляция — попытка удержать под контролем свои мысли и слова. Как и в жизни, она делала это скорее для меня, чем для себя.

Я опустился на коврик у ванны, убрал ей с глаз прядку мокрых волос.

— Давай помогу тебе выбраться.

— Будь добр, — ответила она. — Не знаю, я, наверное, заснула…

— Бывает.

— Как ужасно! Сын не должен вынимать мать из…

— Все нормально, правда. Все хорошо.

В ответ она слабо улыбнулась. В ее взгляде читалась благодарность и глубокая печаль. Но и облегчение. Она долго находилась в полном одиночестве, таком безысходном, что эти слова сочувствия согрели ее, как первый глоток вина.

Значительно легче вынимать ее из ванны, имея силу тридцатидевятилетнего мужчины — не то что тогда, в возрасте десяти лет. Хотя и сейчас мне это удалось не без труда.

Усадив маму на коврик, я направился в комнату родителей, чтобы найти ей какую–нибудь одежду. И остановил свой выбор на легком воздушном платье, которое она всегда надевала в дни «генеральных уборок», то есть когда решала закончить пылесосить какую–то комнату или доделать какую–нибудь мелочь по хозяйству. Я помог ей поднять руки, и мы вместе облачили ее. Затем мама шлепнула ладонью по мокрому полу, приглашая меня сесть рядом. Я уселся напротив нее, прислонившись спиной к стене.

— Мама, ты видела, что тут произошло? — спросил я, кивнув на приоткрытую дверь, за которой виднелся разгромленный коридор.

— Ты уже видел. Ужасно. Я думала — это сон.

— Что это было?

— Я только слышала. Думаю, я пыталась сделать вид, что это — не здесь, так что не хотела смотреть. Но это было большим. Что бы это ни было. — Она помотала головой. Точно так же она делала, когда слышала в теленовостях сообщения о новой волне сокращений или плохой прогноз погоды на предстоящие выходные.

— Тут происходят странные вещи, Дэнни. Некоторые — более странные, чем другие.

— Папа тоже здесь, с тобой?

— Нет, но мне жаль, что его нет.

— А Эш? Она тебя навещает?

— Я бы не назвала это так. — Мама прищурилась. — Она приходит и уходит, и иногда я, случается, вижу ее в такие моменты. Но она не здесь… не со мной.

— Зачем она приходит?

— Она не говорит.

— Ты ходишь с нею иногда? Я хочу сказать — на улицу?

Она косо посмотрела на меня, будто я попытался над ней посмеяться.

— Это мое место, — сказала она. — Этот дом. Я не могу его покинуть, даже если захочу.

— Но Эш может.

— Она скитается.

— Как это?

— Должно быть, это потому, что она не была привязана ни к чему… и ни к кому. Там, в прошлом.

— Та штуковина, которая была здесь. Животное. Оно тоже скитается?

Мать обняла себя за плечи, словно ей внезапно стало зябко.

— Понимаешь, Дэнни, я не знаю о многом, что происходит там, за этими стенами. Я здесь сама по себе. Я обречена быть здесь сама по себе.

— Я тоже не могу остаться здесь, мама.

— Да?

— Я должен кое–что сделать.

— Имеешь в виду там, на улице? — Мать подняла свою мокрую руку и погрозила мне пальцем. — Обещай мне, что будешь осторожен.

— А что? Что там снаружи?

— Чудовища… Люди. — Она вздрогнула, будто последнее было самым страшным из всего.

— Кто нам может что–нибудь сделать? Умереть мы не можем. Мы и так уже здесь.

Она печально покачала головой.

— Всегда есть возможность умереть еще раз. По–другому. Так же, как всегда имеется еще худший вариант того, что здесь.

Мама потянулась ко мне через грязный пол и похлопала мне по руке, как делала это, когда я был ребенком.