Абрахам Меррит - Лунная заводь Страница 58

И в тот же миг ирландца словно подменили. Куда только подевалась вся его рассеянность, мрачная задумчивость — глаза засверкали и заискрились. Он ласково склонился к Йоларе, что-то нашептывая ей на ушко. Голубые глаза торжествующе вспыхнули, мелодичный смех звенел, не умолкая. Она подняла вверх свой бокал, но его наполнял совсем не тот напиток, что наливали в кубок Ларри. И снова, едва лишь ирландец осушил свой бокал, ему незамедлительно налили из желтого кувшина. Ларри поймал брошенный на него Лугуром недобрый взгляд, дерзко усмехнулся в ответ. Йолара придвинулась ближе, соблазнительная как никогда.

Ларри вскочил на ноги, в лице мелькнула бесшабашная удаль, он был похож на расшалившегося мальчишку.

— Тост! — крикнул он по-английски. — За Сияющего Бога! Чтоб ему скорей провалиться в тартарары к своим чертям!

Ларри произнес имя Двеллера так, как его называли здесь, в Мурии, но на своем родном языке и со своим своеобразным произношением, так что, к счастью, никто, кроме нас, ничего не понял. Но издевательская подоплека сказанного им не вызывала никаких сомнений — наступила мертвая, путающая тишина. У Лугура, вспыхивая малиновыми искорками, яростно полыхали зеленые глаза. Жрица, протянув руку, пыталась усадить Ларри. Он поймал мягкую ручку, погладил ее, устремив куда-то вдаль сумрачный взгляд.

— Сияющий Бог… — Ирландец говорил медленно, раздельно. — Я и сейчас будто наяву вижу лица тех, кто танцевал вместе с ним. Это Огни Моры пришли сюда., один Бог знает как… пришли из Ирландии… Огни Моры!

Он задумчиво разглядывал примолкших гостей; а затем с его губ полилась одна из самых странных и самых таинственных лирических легенд Эрин[39]: "Заклятие Моры":

Он в ночи огнями Моры беспощадно опален.Он о прошлом не жалеет и любви не жаждет он.Для спаленных пламенами грусть и радость — только сок.

Йолара опять потянула его вниз, пытаясь усадить рядом с собой, и он снова схватил ее за руку. Глаза его оцепенели… он тихо запел:

И бредет он вслед напеву в мире спящей тишины по дороге, испещренной серебром ночной луны.

Постоял немного, покачиваясь, и затем, рассмеявшись, позволил жрице осуществить свое намерение.

Сел и осушил бокал.

Я помертвел от ужаса, и последняя надежда покинула меня, ибо Ларри был пьян, дико, безумно пьян.

Все задвигались, заговорили. Прекрасные, как феи из волшебной сказки, женщины и карлики тайком переглядывались между собой. Но вот встала Йолара, вызывающе вскинув голову, сверкая холодным блеском серых глаз.

— Слушайте меня все! Вы — члены Совета, ты — Лугур, и все остальные, кто находится здесь! — крикнула она. — Ибо я, жрица Сияющего Бога, по праву, которое мне дано, беру себе супруга. Вот он! — Она показала рукой вниз, на Ларри.

Он посмотрел на нее снизу вверх.

— Что ты такое говоришь, ничего не понимаю, — невнятно пробормотал он. — Но сказать нечего — ты хороша., я полюбил твой голос..

У меня оборвалось сердце. Рука Йолары незаметно опустилась на голову ирландца, ласково погладила волосы.

— Ты знаешь закон, Йолара, — Лугур говорил тусклым, безжизненным голосом. — Ты не можешь взять себе в мужья человека не из нашего рода. А этот человек — чужестранец, варвар, пища для Сияющего Бога, — он буквально выплюнул последнюю фразу.

— Да, он не нашего рода, Лугур. Он выше нас! — спокойно отвечала Йолара. — Он сын Сийа и Сийаны! Вот!

— Ложь! — заревел красный карлик. — Ложь!

— Сияющий Бог открыл мне это! — мягко сказала Йолара. — А если ты не веришь, Лугур, ну что ж… поди сам спроси у Сияющего Бога.

Невыразимая угроза прозвучала в последних словах, — видно, их скрытый смысл дошел до Лугура и подействовал убедительно.

Он стоял, сраженный наповал, со смертельно побледневшим лицом. Маракинов снова наклонился к нему, что-то зашептал. Красный карлик поклонился, совершенно недвусмысленно ухмыльнувшись, и, вернувшись на свое место, опять надолго замолчал. И снова я с похолодевшим сердцем подумал, как же должна быть велика власть русского, если он вертит Лутуром, как послушной куклой.

— Что скажет Совет? — решительно потребовала Йолара, обводя стол взглядом.

Некоторое время сидевшие за овальным столом совещались. Потом заговорила женщина — та, у которой лицо было словно разрушенный алтарь красоте.

— Желание жрицы — закон для Совета, — объявила она.

Лицо Йолары потеряло свое вызывающее выражение; она ласково взглянула на Ларри. Ирландец сидел, покачиваясь, что-то мурлыкал себе под нос.

— Позовите жрецов! — приказала она, затем повернулась к притихшим пирующим. — По всем правилам церемониала Сийа и Сийаны, Йолара возьмет себе в мужья их сына.

И снова, со змеиной мягкостью, ее рука скользнула вниз, потрепав пьяную голову О'Кифа.

Занавеси распахнулись настежь. Из-за них, разделившись попарно, вышли двенадцать фигур, облаченных в длинные, ниспадающие складками одеяния светло-зеленого цвета: такого нежнейшего цвета облачком маячит в отдалении березовая рощица в самом начале весны, когда только раскрываются первые почки. Лица вошедших скрывали глухие капюшоны. В каждой паре один прижимал к груди шар из дымчатого хрусталя, похожий на тот, что мы видели в сапфировой комнате-молельне, другой держал небольшую арфу, необычная форма которой напоминала древние кларзахи[40] друидов.

Вот так, пара за парой, они поднялись на приподнятую над полом площадку, опустили на нее осторожно свои шары, и каждая пара припала лицом к полу позади своего шара. Они образовали что-то вроде шестиконечной звезды на засыпанном лепестками возвышении. Вдруг они выпрямились и как по команде откинули назад капюшоны, открывая свои лица.

Я даже привстал… Это были белокурые юноши и девушки правящего класса Мурии, и прекраснее их лиц мне еще не приходилось видеть на свете, ибо лишь самую чуточку они были тронуты той глумливой гримасой, о которой я уже неоднократно упоминал, — такое сильное впечатление она производила на меня.

Пепельно-золотистые волосы девушек-жриц, уложенные в высокую прическу, украшали их головы, как короны. Светлые локоны юношей охватывал венец из полупрозрачных, светящихся матовым светом гемм, похожих на лунный камень. Сменяя друг друга, то опускаясь на колени перед хрустальными шарами, то трогая струны арфы, юноши и девушки запели песню.

Что это была за песня, я не знал, даже не представлял себе. Архаичный, допотопный строй мелодии песни не укладывался ни в какие человеческие представления о времени, казалось, она пришла сюда из тех веков, чей прах уже давным-давно развеял ветер. Скорее всего она родилась на заре человеческой истории, в золотой век земли, когда окропляемые лучами новорожденного светила дети земли мурлыкали свои любовные песенки; она звучала, как хор молодых звезд, обручавшихся в космическом пространстве; как апрельское бормотание языческих богов и богинь.