Пал Молнар - Последний долгожитель (Сборник) Страница 58

В здании института, где лежит президент, прекратилась нормальная работа. Государственный совет оккупировал помещение, я не успеваю отгонять любопытных от дверей палаты. Несколько раз мелькала красная физиономия Кабана…

23 ноября

Сегодня похоронили Фельсена. В состоянии президента намечается улучшение. Пока никого к нему не допускаю. Пыталась проникнуть домоправительница. Очень вежливо отбил ее атаку.

24 ноября

Сегодня президент открыл глаза. Я стоял у его постели и наблюдал, как жизнь медленно возвращается к нему и небритое, заросшее лицо начинает розоветь. Когда он моргнул несколько раз и уставился на меня, мне показалось, что сердце у меня выскочит. С усилием ворочая языком, он произнес:

— Док…

Я вздрогнул. Меня президент не знал, моей работой никогда не интересовался, а в институте один только Фельсен называл меня так, да и то без свидетелей! На мгновенье я замер, но затем выслал сестру из палаты и, повинуясь безотчетному порыву, склонился над больным. Раздельно, отчетливо, чтобы он мог понять по движению губ, я спросил:

— Как вы себя чувствуете, ваше превосходительство?

Взгляд его стал еще более внимательным. Я тут же поправился и несколько раз подряд произнес:

— Как вы себя чувствуете, господин президент?

С каждым разом мой голос становился взволнованнее.

— Но, док… — снова проговорил больной, удивленно обвел взглядом вокруг и перевел глаза на меня.

Я обессиленно опустился на стул, от волнения зубы у меня выбивали дробь. Охотнее всего я бы выбежал из палаты.

Не знаю, сколько времени я так просидел, но вот президент повернулся в мою сторону. Делать было нечего, я встал и подошел к постели.

— Как поживаете, док? — ласково спросил он.

Я попятился и чуть не упал, зацепившись за стул: так обычно по утрам приветствовал меня Фельсен.

— Вам плохо? — воскликнул он характерным, столько раз слышанным по радио глубоким баритоном диктатора. Он сделал попытку подняться, но тут же опрокинулся навзничь.

— Осторожнее! — закричал я. — Вам нельзя двигаться!

Справившись с волнением, я присел на край его постели. От недавнего порывистого движения больного одеяло соскользнуло и пижама расстегнулась. Под ней виднелась могучая мускулистая грудь, поросшая волосами. Невольно мне вспомнилась мальчишески изящная, спортивная фигура Фельсена…

— У меня все в порядке, — произнес я, но голос мне не повиновался. Я глубоко вздохнул. — Как вы себя чувствуете? — Я поостерегся называть его по имени. — Вы знаете, где находитесь?

Он сделал движение, словно спрашивая: "В самом деле, где я?" — задумался и в замешательстве пожал плечами.

— Что вы помните? — спросил я и как бы походя добавил: — Экспериментальная лаборатория… Аппарат для черепных операций…

— Погодите! — вскричал он. — Док, я влез на ваше место!

Видимо, он считал происшедшее в порядке вещей.

— А потом?

— Потом я проснулся здесь, в отдельной палате, — он поморгал. — Фу, как я оброс, — сказал он, проводя руками по груди. — И меня раздражает какой-то скверный запах… Это от меня так пахнет?

— Это запах вашего тела. Каждый индивидуум обладает своим, отличным от других запахом.

— Но раньше я никогда не обращал на это внимания! — воскликнул он.

— Рыба собственной косточкой не давится!

Он насторожился и, казалось, начал что-то вспоминать.

— Вы забрались в аппарат и включили его… В параллельном аппарате лежал президент, помните?

На лице его отразился ужас, он отвернулся. Другого выхода у меня не было: пришлось прыгать головой в воду. Я снял висевшее на стене зеркало и поднес к постели. Он бросил мгновенный взгляд на свое изображение и с душераздирающим криком — вряд ли диктатор был способен на такое проявление чувств — закрыл лицо руками и потерял сознание.

Очнувшись, он разрыдался. За свою жизнь мне не раз приходилось сталкиваться с отчаянием, слышать горькие рыдания, но так плакать мог лишь тот, кто потерял самое дорогое на свете — самого себя… Лишь в эту минуту я осознал, что произошло, что мы сотворили, точнее, что сотворил я. Ведь это моя не продуманная до конца идея рикошетом ударила в другого человека!..

Его удалось успокоить только с помощью самых сильных средств. Когда он, наконец, заснул, я, смертельно измученный, тоже повалился на кровать…

25 ноября

Сегодня я проснулся раньше него. Когда он пробудился, я сказал:

— Доброе утро, господин президент! Как вы себя чувствуете? — Лицо его исказилось, и я понял, что он вот-вот опять потеряет сознание. Тогда я переменил тон. — Выслушай меня, сынок! Выслушай очень внимательно и подумай о том, что я тебе скажу.

Я говорил тихо, но спокойно и решительно. А его взгляд стал ясным и осмысленным. Думаю, диктатор с момента своего рождения так не глядел на мир…

— Мати… — Кажется, я впервые назвал Фельсена по имени, и он слегка повернул ко мне голову. — Ты и сам знаешь, кто ты. Один из лучших, а может быть, самый лучший нейрохирург мира. Ты молод, энергичен. — Тут он протестующим жестом поднял руку, но продолжал слушать. — Если кто и способен проникнуть в суть явлений, разгадать, что скрывается за внешней оболочкой, то это мы, именно мы — ты и я. Это побудило нас осмелиться на величайший эксперимент в истории человечества. — Он слушал меня, не прерывая. — И уж если мы на него решились, то должны мужественно встретить и последствия. — При этих словах сердце у меня сжалось. — Я в последний раз называю тебя Фельсеном, последний раз произношу имя Мати. С этой минуты ты президент страны Хавер Фелициус, и никогда не был никем иным! Первое время тебе будет тяжело, придется привыкать к множеству непривычных для себя вещей, но потом все наладится и ты будешь плавать, как рыба в воде…

Он никак не отреагировал на мои слова. Я сообщил представителям совета, что через дватри дня президент сможет принять на несколько минут двух советников, но никаких вопросов задавать ему нельзя, так как это может помешать начавшемуся выздоровлению. Для полного излечения очень важно абсолютное спокойствие.

Вечером мне почудилось, будто я слышу орудийный грохот, но что это значило, я не понял. Мы ведь почти отрезаны от мира, всем необходимым нас снабжают сотрудники института.

27 ноября

В прошедшие два дня состояние больного то резко ухудшалось, то вселяло надежду. Волнения так вымотали меня, что я был на грани полного нервного истощения. Надеюсь, в моей жизни ничего подобного больше не повторится.

Вчера утром президент внешне казался спокой ным, но я заметил, что его что-то тревожит. Он ле жал неподвижно и на все мои вопросы отвечал легким покачиванием головы. Я старался исподволь наблюдать за ним, чтобы не раздражать откровенной слежкой. Принесли прессу, и, желая вывести его из оцепенения, я положил журналы и газеты ему на одеяло. Результат превзошел все мои ожидания. Сначала он взял иллюстрированный журнал, машинально перелистнул его, но вдруг отчаянно вскрикнул и разразился рыданиями: ему на глаза попалось извещение о похоронах Фельсена. С великим трудом мне удалось его успокоить.