Леонид Смирнов - Чужими руками Страница 6

С помощью микрочипа Платон быстро глянул в один из файлов Ван Сяо-линя — захотелось узнать, что писал о Майтрее истинный ариец.

«Еще не пришло его время новым Буддой сойти с небес на грешную землю, и он с грустной улыбкой взирал на происходящее сквозь благовонный дым, сжимая в руке дорожный узелок. Придет срок, и с победным громом расколется скрывающая его гора, и он уже в облике принца пойдет по тибетским тропам, возвещая наступление эры счастья и справедливости», — гласил дневник Эрнста Шеффера.

«Тайный знак — колесо и кувшинчик с амритой, напитком бессмертия, — отмечает горные перевалы, чтобы не сбился с пути долгожданный Майтрея. Фарфоровый белоснежный цветок чампы напоит его горьковатым и чистым горным дыханием в минуту краткого отдыха. Утренняя заря одарит венцом всепоглощающего сияния…»

«Умели же предки живописно выражаться», — с завистью вздохнул Рассольников.

Голое пузо Матрейи журчало под аккомпанемент оркестра монастырской самодеятельности. Нет слов: оркестр был хорош. Глухо отбивал ритм барабан, насвистывали флейты, наверняка вырезанные из козьих, а не из человечьих костей, хрустально звенели тарелки и золотые колокольчики. Оркестр играл какие-то нечеловеческие, на взгляд Платона, мелодии, и туристы были в восторге.

Но вот смолк монастырский хор. Десять гонгов зазвонили, возвещая о том, что наступает главный момент службы — вынос мандалы. Старейшие монахи взялись за руки, словно впали в детство и собирались водить хоровод. Затем они пробормотали заклинания и, водрузив диск на роскошное банное полотенце, засеменили на улицу. Платон знал: этот диск олицетворяет только что испеченный и еще горячий хлебец-вселенную.

Толпа зевак раздалась, пришедшие в экстаз паломники повалились наземь и поползли следом за ламами, которые несли возрожденную вселенную. Паломники целовали следы монахов и подбирали с земли упавшие зернышки. Как видно, они искренне верили, что этот ячмень и просо могут вылечить сто восемь страшных болезней, включая изменку.

Служба закончилась, и гомонящая толпа туристов под предводительством грозного гида-сикха в зеленом тюрбане отправилась на вертолетную площадку. Гальперина все еще не было, и Рассольников, прислонившись к стене храма, снова обратился к дневнику Шеффера.

«… минувшей ночью в Синем ущелье вспыхнула кровопролитная война, и возле самой гомпы осталась гора трупов. Из уст в уста передавались жуткие подробности бойни… Оживший мертвец, заряженный недоброй силой, в настоящий момент продвигался по направлению к дзонгу. Добравшись до мира живых людей, он мог принести неисчислимые беды.

Суеверные горцы шептали охранительные заклинания и что есть мочи вертели молитвенные барабаны, отгоняя беду от себя и от своего дома: «Ом мани падме хум» («Будь благословен, рожденный из лотоса»).

— Поистине наступают новые времена, — пророчествовали монахи. — Близится конец эры страшных иллюзий. Проникнемся же мужеством перенести последние испытания. И тогда нам будет дано услышать гром рухнувшей горы, на которую выйдет Возлюбленный король с бутоном лотоса.

— А что же будет с Дьяволом, который идет к нам, учитель? — спрашивали мальчики, живущие в монастыре. — Он разрушит дома и предаст нас всех мучительной смерти. Как уберечься? Куда бежать?

— Оставайтесь на месте, — успокаивал лама, обучавший их несравненному искусству письма. — Бесстрашие духа — величайшая из заслуг. Смерть — не конец, а только новое начало. Путнику, избравшему благую цель, она дарует высокое рождение в облике счастливого принца, а самым достойным — в рубище аскета, далеко продвинувшегося на дороге спасения.

— Так-так, что ни слово, то жемчужина, — подталкивали к ламе маленьких послушников их отцы и матери. — Но неужели нет никакого средства защититься от мертвеца, одержимого адской машиной?»

Оборвав воспроизведение, археолог перевел вживленный в черепушку микрочип в режим ожидания. На Старой Земле считалось правилом хорошего тона носить в себе такого подсказчика. И по совету профессора Биттнера, скрепя сердце, Рассольников подчинился дурацкой моде, ведь он не хотел лишиться клиентуры.

Место вживления время от времени чесалось, как будто в голове завелась парша. Колобок сказал, что это нервная реакция отторжения и надо перетерпеть. Терпеть же Платон с детства страсть как не любил.

«Век сменяется веком, а в мире ничто не меняется, — придя в философское расположение духа, размышлял он. — Вокруг свирепствует изменка, в любой момент ты можешь превратиться в уродца или чудовище. Но еще не известно, что хуже: болезнь или ее лекарство. Гораздо проще выжечь заразу вместе с городом и даже планетой, чем возиться с каждым больным, рискуя заразиться самому… А завтра, глядишь, на Землю обрушится новая напасть. Человек по-прежнему беспомощен перед всевластием и злой волей высших сил».

Наконец в конце узкой улочки возник вечно спешащий и постоянно опаздывающий Гальперин. Он семенил короткими ножками, на бегу утирая с бледного лба пот. Затормозил в трех шагах, вытянулся как капрал перед генералом и затараторил радостно:

— Все в порядке, господин Платон. Настоятель Данон Фрутис очень добр к нам. Мы остановимся в дзонге. Можно идти.

— Молодец, — потрепал его по плечу Рассольников. — С меня причитается.

— Не забудьте это при расчете, господин, — низко поклонился шерп.

Главу экспедиции в монастыре встретили с почетом и поселили в малюсенькой холодной келье, где стояла алюминиевая раскладушка с подогревом и детсадовский столик с инвентарным номером на овальной бляхе. Что ни вещица, то музейная редкость. Археолог даже сам начал чувствовать себя восковым экспонатом в интерьере.

В ожидании парадной трапезы гость спасал свою замерзающую душу горячим чаем. На закуску послушники принесли земелах и соленый арахис. Печенье и орехи красиво разложили на расписных тарелках из тончайшей китайской пластмассы, которые были наштампованы еще при жизни блистательного реформатора Дэн Сяо-пина. Во времена герра Шеффера угощение было побогаче: полагалось еще подать целебный лук, сорванный на горных склонах, и какой-нибудь редкостный деликатес, чтобы не столько накормить, сколько удивить гостя. Увы, верховный лама не читал дневников оберштурмфюрера.

Платон ворочался на раскладушке, которая грозила развалиться под ним в любую минуту. Она издавала почти человеческие звуки, скрипя и хрустя так громко, что юный послушник дважды просовывал голову в дверь, уверенный: его зовет гость, не желающий угомониться и передохнуть.

Обед состоялся в монастырской трапезной. Там был собачий холод. Каменные, побеленные малярным катком стены были покрыты изморозью. Еще на пороге Рассольников понял, что угодил в ловушку. Конкуренты решили избавиться от него, превратив в ледышку. Правда, на полу стояли бронзовые грелки, полные раскаленных углей. Посыпанная на угли хвоя можжевельника придавала дымку непривычный аромат.