Пол Андерсон - Звездный зверь Страница 6

— Однажды я просил тебя полететь со мной.

— Только не меня. Мне нравится тут. Жизнь — веселая штука, Хэрол. Мне кажется, она мне не наскучит как большинству. Но это не ответ на мой вопрос.

— Именно ответ, — сказал он и тогда закрыл рот на замок.

Он стоял и смотрел на нее, удивляясь, — неужели он был последним мужчиной на Земле, который любил женщину, и ему хотелось знать, что она на самом деле чувствует к нему. Возможно, по-своему она любила его: они всегда возвращались друг к другу. Но не так, как он нежно любил ее, не настолько, чтобы расставание было для нее грызущей болью, а встречи —…Не важно.

— Я все-таки буду поблизости, — сказал он. — Я буду бродить по здешним лесам, я скажу персоналу Станции перерождения, чтобы они вернули мне человеческий облик в твоем доме, и тогда я буду всегда по соседству.

— Мой ручной тигр, — она улыбнулась. — Заглядывай ко мне время от времени, Хэрол. Ходи со мной на некоторые вечеринки.

— Отличное зрелище — в сопровождении тигра! Нет уж, спасибо. Но ты можешь гладить меня по голове и кормить большими кровавыми стейками, а я буду выгибать спину и мурлыкать.

Они пошли рука об руку к пляжу.

— Почему ты решил стать тигром? — спросила она.

— Мой психиатр посоветовал мне перерождение в животное, — ответил он. — Я становлюсь ужасным психом, Ави. Я не могу просидеть спокойно и пяти минут, и у меня возникают приступы дурного настроения, когда, кажется, для этого совершенно нет никаких причин, жизнь — это ужасный фарс; ну, сегодня это, видно, становится довольно ординарной болезнью. В особенности эта скука. Когда у тебя есть все, и ты не прилагаешь к этому никаких усилий, жизнь становится ужасно пресной. А когда еще и живешь века и испытываешь это сотни раз — никаких перемен, никакого волнения, ничего, что могло бы пробудить то, что есть глубоко в тебе… Во всяком случае, доктор предложил мне полет к звездам. Когда я отказался от него, он предложил мне стать на некоторое время животным. Но мне не хотелось быть похожим на всех. Я не хотел стать обезьяной или слоном.

— Все тот же прежний противоречивый Хэрол, — пробормотала она и поцеловала его. Он ответил ей с неожиданной страстью.

— Пара лет дикой жизни в новом нечеловеческом теле внесет хоть какое-то разнообразие в мое существование, — сказал он некоторое время спустя. Они лежали на песке, чувствуя, как омывает их солнечный свет, слушая убаюкивающие волны и нюхая чистый терпкий запах моря, соли и долгих ветренных километров. Высоко над головой кружила чайка, белая на фоне синевы.

— Ты сильно переменишься? — спросила она.

— О да. Я даже не смогу помнить те вещи, которые я теперь знаю. Я сомневаюсь, сможет ли самый умный тигр понять векторный анализ. Но не это главное. Я верну все назад, когда восстановят мой человеческий облик. Когда я почувствую, что перемена в моей личности зашла так далеко, что это будет небезопасно, тогда я приду сюда, и ты сможешь отправить меня назад в Центр перерождения. Основополагающим пунктом в этом лечении будет перемена точки зрения, новая и опасная окружающая среда, Ави!

Он приподнялся на локте и посмотрел на нее.

— Ави, почему бы и тебе не поучаствовать в этом? Почему бы нам не стать тиграми вдвоем?

— И иметь кучу тигрят? — она вяло улыбнулась. — Нет, спасибо, Хэрол. Может быть, в другой раз, но не сейчас. Я действительно вовсе не искательница приключений. — Она потянулась и снова уютно устроилась на теплой белой дюне. — Мне нравится все, как есть.

А тут еще эти люди со звезд — Небесные светила, что это со мной? Еще немного, и я уверен, что совершу неблаговидный поступок в отношении какого-нибудь ее любовника. Мне и вправду нужно это лечение.

— И тогда ты придешь назад и скажешь мне об этом, — сказала Ави.

— А может быть, и нет, — поддразнил он ее. — Может быть, я где-нибудь найду себе красавицу-тигрицу и так полюблю ее, что мне не захочется снова превращаться в человека.

— Никакой тигрицы ты не найдешь, если только не убедишь кого-нибудь еще пройти все это с тобой, — отвечала она. — Но захочется ли тебе снова иметь человеческое тело после такой замечательной полосатой шкуры? И будем ли мы, бедные люди, у которых совсем нет шкуры, казаться тебе привлекательными?

— Дорогая, — он улыбнулся, — для меня ты всегда останешься достаточно привлекательной, чтобы тебя съесть.

Тогда они пошли в дом. Морская чайка все еще ныряла и парила высоко в небе.

Лес был огромным, и зеленым, и таинственным с солнечным светом, который бросал на землю тени, и с разгулом папоротника и цветов под огромными старыми деревьями. Там были ручьи, которые, журча; прокладывали свой сумеречный путь меж прохладных мшистых берегов, рыбы, сверкающие серебряными полосками на прозрачных отмелях, одинокие озерца, где тишина висит, как плащ, открытые луга волнующейся на ветру травы, простор, одиночество и нескончаемое биение пульса жизни.

Глаза тигра видели меньше, чем человеческие глаза, мир казался туманным и плоским, и бесцветным, пока он к этому не привык. После этого ему все труднее и труднее было вспомнить, что такое цвет и воображение. И проснулись его другие чувства, он понял, каким пленником собственного разума он был, выглядывая из своего черепа на мир, частью которого он до сих пор себя ни разу не почувствовал.

Он слышал звуки и их оттенки, которые вряд ли ощущал человек: слабое жужжание и стрекотание насекомых, шелест листвы на легком теплом ветерке, неуловимый шепот совиных крыльев, топоток маленьких перепуганных существ по высокой траве — все это сливалось в одну причудливую симфонию, биение сердца и звуки дыхания леса. И его ноздри трепетали от неопределенного разнообразия запахов, опьяняющего благоухания смятой травы, острого вкуса плесени и гниения, резкого аромата меха, горячечного опьянения свежепролитой крови. И он чувствовал каждой шерстинкой, его усы трепетали при малейшем шуме, он праздновал победу глубокой, сильной игрой своих мускулов — он ощущал жизнь, человек был наполовину мертвецом в сравнении с той жизненной силой, которая кипела в тигре.

А ночью, ночью — для него больше не существовало темноты. Лунный свет был белым, холодным туманом, через который он крался на своих мягких лапах, самая черная темнота для него была светом, тени — тусклые полосы света, перемещающаяся, скользящая фантазия серых тонов, как старый и неожиданно пришедший на память сон.

Он сделал себе лежбище в пещере, которую нашел, и его новое тело не чувствовало никаких неприятных ощущений от влажной земли. По ночам он крадучись выходил наружу — огромное неясное привидение с блестящими янтарями глаз на свету, и лес говорил с ним звуками, запахами и ощущениями, вкусом игры на ветру. Тогда он был хозяином, и все население лесов трепетало и в суматохе разбегалось. Он был смертью — смертью в черных и золотых полосках.