Александр Казанцев - Возвращение в грядущее (Фантастические романы с иллюстрациями) Страница 6

— Повторяю, я не играю и не шучу. Я, Никита Вязов, или Джандарканов, штурман спасательного звездолета. Скоро будет объявлен экипаж.

Надя почувствовала, что кровь прилила ей к лицу. Ну вот! Так и есть! Она же догадалась, что это не простой человек! И, чтобы скрыть свое волнение, непоследовательно сказала:

— И вы, который должен был спасти моего отца, осмелились прыгнуть в реку! А если бы вы разбились?

— Не думал, цейтнот! Уж простите.

— А я? А я? — спрашивала Надя, всматриваясь в притягивающую ее улыбку Вязова. — Что я должна думать? Кого ждать прикажете? Один дал мне жизнь и не вернулся из космоса. Другой спас мне жизнь и тоже не вернется. Так кого же мне ждать?

— Обоих, — с поразительной уверенностью в голосе без всякой шутки произнес Вязов.

— Кого ждать? — послышался веселый голос Бурунова. — Разумеется, меня. Эти чудные женщины с такой благодарностью прощались со мной, что я готов был поверить, будто я спас их мальчиков.

— Что ж, вы тоже рисковали, летая на взлетолете, — с насмешкой заметила Надя.

Молодой доктор наук развел руками:

— Что делать! Иной раз техника запаздывает по сравнению с живыми импульсами. Не так ли, коллега, изучавший «смещение бессеровых функций»?

— Импульс импульсам рознь, — неопределенно отозвался Вязов.

Спортивного покроя костюм Вязова после купания имел жалкий вид. Зато Наде одна из купальщиц принесла белоснежный халат, напоминавший древнегреческую тунику. В нем она выглядела златокудрой обитательницей Олимпа. Но профессор Бурунов, когда все трое поднимались по лесистому склону, казался рядом со своими спутниками наиболее современным, а главное, красивым и элегантным.

А на Москве-реке появился электрический катер подводников. Аквалангисты один за другим бросались в воду спиной вперед.

Поиски «московского метеорита» начались.

Глава вторая

АЛЕНУШКИН ПРУД

Вот теперь я знаю, что ничего не знаю.

Академик Виталий Григорьевич Зернов, грузный богатырь с пышной седой бородой, спускавшейся на высокую грудь, с белоснежной гривой волос, отращивать которые до плеч стало для мужчин обычным, начиная с его поколения, признавал для себя лишь три стороны жизни (как три измерения пространства): науку, природу и внучку Надю.

Уверенный в гибели Алексея Крылова на пропавшем звездолете, он всеми силами старался заменить ей отца, настояв, чтобы дочь Наталья Витальевна вместе с Надей перебрались к нему в старинный академический городок в подмосковном Абрамцеве, вблизи знаменитой усадьбы Аксакова-Мамонтова, где сочеталась память о выдающихся художниках с красотой русской природы.

Поселились в старинном «допотопно деревянном» домике, где в Надину комнату со скошенным потолком под самой крышей вели загадочно скрипевшие под ногами ступеньки.

Дедушка старался сделать все под старину. Раздобыл где-то ветхую мебель из редких древесных пород с гнутыми спинками и резными ножками, а перед окнами разбил своими силами цветник, как заправский садовник.

В этот день он вернулся с заседания Всемирного звездного комитета мрачнее заволакивающей небо грозовой тучи.

Надя сразу заметила его состояние и приложила все усилия, чтобы увлечь деда в их обычную прогулку в парк аксаковско-мамонтовской усадьбы.

Старик не устоял перед милыми увещеваниями любимой внучки и, взяв свою суковатую палку, которую вырезал в ближней дубовой роще, отправился с Надей по живописной дороге с подъемами и спусками, привычно отшагивая два-три километра до старинного парка былой усадьбы с древним помещичьим домом, знавшим еще крепостничество.

От обветшалых низменных его колонн спускалась затененная аллея вековых деревьев, отгороженных каждое решетчатой оградкой.

Парк заканчивался зацветшим прудом с затейливыми арочными мостиками через впадавшую, а потом вытекавшую из него извилистую речку Ворю.

Было жарко даже в тени.

У знакомой скамеечки, облюбованной когда-то художником Васнецовым, старик сказал:

— Ну что ж, хоть наша Воря — не река, а горе, все ж Аксаков на ее берегу свой трактат о рыбной ловле написал, и вода в ней, говорят, ледяная. Так ты пойди окунись, наберись бодрости. А я подремлю, поскучаю.

Надя обрадовалась и убежала…

А он, опершись о конец палки подбородком, так что борода скрыла ее конец, закрыл глаза. И вставала перед ним недавняя сцена:

— Научная позиция академика Зернова граничит с преступлением, — звучал голос профессора Дьякова, худощавого, уже немолодого человека с острыми чертами сухого лица, провалившимися щеками и горящими, как у библейского пророка, глазами. — Трагическим оказалось его утверждение, что звездолет может превысить скорость света и достичь звездных далей. Это привело к гибели для нашего поколения всего экипажа звездолета «Скорость», низринутого не только в бездну пространства, но и в пропасть Времени. Как известно, через год после старта, когда звездолет разогнался до субсветовой скорости, течение времени на нем замедлилось, и хотя сигналы с него подавались ежесуточно, но час, а потом и минуты в его сутках по закону «сокращения времени» равнялись земному году, и мы примем посланные им сигналы через десятки и сотни лет, а самих звездолетчиков наши потомки дождутся через тысячу лет! Это означает, что для нашего поколения весь экипаж во главе с его командиром Алексеем Крыловым практически погиб. Никого из них никто из нас не увидит. Из уважения к нашим видеозрителям, следящим за нашей дискуссией по всему земному шару, я объясняю сущность «сокращения времени», как это делаю своим студентам университета. Истинное Всеобщее Время отмечается углом поворота стрелки неких Вселенских Часов, но длина дуг конца этой стрелки и любой ее точки, вплоть до оси вращения, отсчитывает собственное время тел, чем ближе точка к оси вращения, тем короче их дуги и тем замедленнее собственное время. В центре же вращения, где скорость движения тел равна скорости света, длина дуги равна нулю, а время остановилось, чего не пожелал учесть высокочтимый нами академик Зернов. В этом всеобщая наша беда и его вина.

Профессор Дьяков закончил свою обличительную речь, а позади него, готовый сменить оратора на трибуне, уже стоял громоздкий и гневный академик Зернов.

Оглядев присутствующих членов Звездного комитета, видных ученых разных стран, космонавтов и готовых к полету звездолетчиков, едва сдерживая ярость, Зернов начал:

— Не могу… не могу спокойно говорить после выступления уважаемого профессора Михаила Михайловича Дьякова. Мне трудно передать свое возмущение теми вульгарными аналогиями, которыми он пытался объяснить «сокращение времени», вытекающими из теории относительности признанного когда-то гениальным Альберта Эйнштейна. Отнюдь не уменьшая заслуг Эйнштейна, я буду говорить о его заблуждениях, с такой завидной, но бездумной настойчивостью отстаиваемых уважаемым профессором Дьяковым. Никакими экспериментами пока непосредственно не доказано «сокращение времени». Я напомню, что по Эйнштейну сокращается не только время, но и длина тела в направлении движения. Следовательно, если в полете оказался наш профессор Дьяков, то при достижении световой скорости, когда он смотрит вперед, его лицо библейского пророка превращается в блин с нулевой толщиной. А если он повернется, чтобы взглянуть в боковой иллюминатор, то в блин превратится его мефистофельский профиль. А что будет происходить с остальными частями его тела при подобном повороте? Они будут то сокращаться до нуля, то расширяться до прежних размеров. Врачи рассмеются, если их спросить о здоровье такого поворачивающегося космонавта. Вот и получается, что рассуждение о всех этих сокращениях — несусветная чепуха. И все эти нелепости произносятся с этой трибуны, чтобы убедить готовых к полету звездолетчиков, что они, когда их товарищи гибнут в космосе, из теоретических соображений должны отсиживаться на Земле. Я закончу свое выступление мыслью, что спасатели должны спасать!