Виталий Сертаков - Рудимент Страница 6

Мама сказала длинному, чтобы он медленно поставил сумку на землю и лег лицом вниз. Наверное, она произнесла это недостаточно грозно, ведь мама не училась в полицейской академии, хотя сейчас я уже ни в чем не уверена. Так или иначе, бандиты не испугались. Им показалось смешным, что пухлогубая дамочка с испуганными близорукими глазами тычет игрушечной пушкой и размахивает корочками. Возможно, они и читать не умели.

Усатый гном заржал еще громче и шагнул вперед. Мама прострелила ему ногу. Потом она повернулась и дважды выстрелила в того вислозадого, что подпирал автомобиль. Этот качающийся тип, с хвостиком на затылке, успел вынуть пушку. И не маленький револьверчик, как у мамы, а тяжелый «Глок». Впрочем, мама не попала в него. Двумя выстрелами она разбила им лобовое стекло и фару. Вислозадый выпустил пистолет и быстренько улегся на бетон, укрывая голову руками. Длинный, с баулом в руках, нерешительно опустился на колени, а противный гном катался на спине, обняв коленку, и вопил, что «выпустит из этой сучки кишки».

На выстрелы прибежали копы и всех, включая меня, положили на пол. Я долго ждала маму в коридоре участка, за компанию с лихими подружками байкеров, проломивших витрину в Экспоцентре. Питер, меня колотило так, что я не могла удержать в руке стаканчик с кофе. Огромная черная женщина, сержант полиции, гладила меня по голове и пыталась угостить шоколадом.

Вокруг творилось что-то невероятное. Я почему-то представляла полицию эдаким тихим местечком, где под ленивыми вентиляторами сидят люди с цепкими глазами и изучают досье на террористов. Вероятно, в тот день звезды на небе разместились особенно неудачно, или на солнце что-то взорвалось, но коридор и обе камеры, где накапливают временно задержанных, были битком набиты вопящими оборванцами. Мне казалось, что они сейчас обрушат решетки и кинутся на меня. Какая же я была трусиха…

Смешно сказать, любимый, но даже теперь, после того, как я собственными руками отправила на тот свет несколько человек, я продолжаю вспоминать те часы в полиции с дрожью. Может, это во мне действуют атавистические инстинкты? Помнишь, ты мне рассказывал про всякие рудиментарные штуки?

Иногда я думаю, что и сама представляю собой порядочных размеров рудимент. Орган, который надлежало отрезать у младенца вместе с пуповиной, но его не отрезали.

Просмотрели. Нет, не так. Хотели взглянуть, что же получится.

Мне нельзя было сидеть в участке долго, мне требовался укол. А наш самолет улетел, и без мамы и без лекарств я становилась совершенно беспомощной. Мой личный мобильник, по которому можно было позвонить доктору Сикорски, остался в закрытой машине. Все против меня.

Еще пара часов — и начнется приступ. А я натвердо помнила, с самых первых дней, когда научилась понимать человеческую речь, что ни в одну больницу мне нельзя. Любая больница для Куколки — это гибель. Когда-то я верила в физическую гибель и помню, как разрыдалась, когда мы с мамой стояли как-то на светофоре, она за рулем, а я — на заднем сидении, прилипнув носом к стеклу. Я тогда только научилась читать, лет шесть, наверное, было или около того. Я по складам прочитала, что было начертано на красивых белых воротах. Там находилась больница чего-то, имени кого-то… Неважно, но со мной случилась самая настоящая истерика. Позже мама потратила много времени, чтобы меня переубедить. Я больше не верила, что в больнице из меня немедленно выпустят кровь и горбатый гном будет хрустеть моими ушами, как чипсами.

Теперь я знала, что я не такая, как все.

И попав в руки к врачам, даже случайно, я исчезну. Им будет жутко интересно поглядеть, что у меня внутри. Ведь сладенькому доктору Пэну Сикорски интересно. Уже семнадцать лет прошло, а ему до сих пор интересно…

Ах, милый Питер, опять не могу сообразить, я писала, или только думала. Курсор лежит на отметке «Отправить». Что я тебе отправила? Я же писала про маму.

Потом я увидела возвращавшуюся маму, и она подмигивала мне. Нам вернули вещи и ключи от машины, и мы пошли к другому самолету. Мне показалось даже, как ни странно, что маму порадовало это маленькое приключение. А я дотрагивалась до нее и не верила, что мы обе живы. Ты представляешь, Питер, ее отпустили! Они отобрали револьвер, и на ее пальцах я увидела следы краски, они взяли ее отпечатки, но отпустили. Мама сказала, что доктор Сикорски позвонил кому надо и все уладил. Позже ее еще вызовут, но сейчас мы свободны. У Пэна Сикорски очень большие возможности по улаживанию проблем. На борту я долго смотрела в окно, не решаясь задать мамочке вопрос. Потом я не выдержала и спросила ее, случайно она выстрелила в стекло или нет?

— Если бы он поднял пистолет, я убила бы его, — деловито ответила мама и намазала масло на половинку булочки. — Ты не хочешь перекусить, Дженна?

Я еще хотела у нее спросить, что же такое написано в ее кожаном удостоверении, раз полицейские, ворвавшиеся в подвал, сразу ее отпустили.

Будь осторожен с моей мамочкой, Питер. Подозреваю, что вам еще придется не раз пообщаться.

Наверняка она захочет у тебя выпытать что-нибудь обо мне. Помнишь, я говорила, что ненавижу ее. Ни коем случае не передавай ей моих слов. И ни слова обо мне, чтобы она не догадалась о нашем союзе.

Потому что я боюсь, как бы они не сделали тебе что-нибудь плохое.

Моя мамочка очень красивая, как та тетка со змеями вместо волос, помнишь, ты мне рассказывал? Она сохраняет прекрасную форму, и если бы не остригла волосы, то могла бы сойти за киношную знаменитость. Но волосы ей мешают работать. А все, что мешает работе, должно быть удалено. Помнишь, мы еще с тобой спорили на тему женской красоты?..

Я говорила, что хотела бы стать красивой просто так, для себя. А ты уперся, что внешность нужна женщинам только для того, чтобы привлекать мужчин и способствовать деторождению. Моя мама наверняка посмеялась бы над нашей полемикой. Для нее красиво только то, что функционально. Я правильно пишу это слово, Питер? Для мамочки все подчинено работе: она никогда не смотрит фильмы про любовь, не красит губы и не заходит в ювелирные магазины. Гулять с ней по городу — сплошная беда. В последние годы, когда я начала слегка соображать, я часто задавалась вопросом: а любит ли моя мама кого-то, кроме меня?

Но тогда она должна себя чувствовать очень одинокой, а по ее виду не скажешь. Похоже, она никогда не чувствует пустоты. Меня пустота обволакивала ежедневно, пока не появился ты, мой хороший.

Теперь у меня есть не только ты, многое поменялось. Но об этом после. Зато, когда появился ты, и я поняла, что влюбилась, стало уже неважно, близко ты или далеко. Понимаешь, что я хочу сказать? Ах, Питер, если бы я умела так красиво и умно все объяснять, как ты! Я хочу сказать, что когда любишь кого-то, значит, что любишь саму жизнь, и пустота убегает…