Владимир Михановский - Случайные помехи Страница 6

Он умолк, засмотревшись на ее точеный профиль.

Чуть полноватые губы подрагивали – возможно, это была игра светотени. Обхватив руками коленки, она неотрывно глядела в костер, словно ища в нем некую разгадку. Волна нежности захлестнула Сергея.

– Как ты будешь там один… семь лет… – произнесла Зойка и вздохнула.

– За это время наш парень успеет, чего доброго, в школу пойти, – сказал Сергей.

– У нас будет дочка, – произнесла она с затуманившимися глазами.

– Ты на биоцентр ходила?

– Нет, – покачала она головой, – решила не узнавать, кто у нас будет.

– И правильно, – поддержал ее Сергей. – Пусть будет тайна. С тайной жить интереснее.

Вечер давно наступил. Над ними, совсем невысоко, сияли крупные алмазы звезд. Стало тихо, ветер улегся у их ног, как послушная собака. В кустарнике за поляной протяжно кричала какая-то ночная птица.

– Посмотрим на ночной город? – предложил он и, легко поднявшись, протянул ей руку.

Они подошли к краю пропасти и принялись вглядываться в даль, пытаясь разглядеть в слабо подсвеченном вечернем тумане Пятачок. Теперь отсюда без бинокля можно было разобрать только размытые контуры гигантского купола – защитного поля, покрывающего Пятачок.

Купол был непроницаем для всех лучей, кроме открытых недавно, которые способны пронзать четырехмерное пространство – время, тех самых передающих лучей, лежащих в основе грандиозного Эксперимента.

– Разве защитное поле можно заметить? – удивилась Зойка. – Я всегда полагала, что оно невидимо.

– Ты права, поле невидимо.

– Что же это светится?

– Это мельчайшие капельки тумана, которые зависли близ поля. Они освещены со стороны, потому и заметны.

Он обнял ее.

– Я буду ходить туда часто, как только выдастся свободное время, – прошептала Зойка, не отрывая взгляд от радужно светящейся полусферы. Даже отсюда было заметно, как она велика, как бы подавляла собой окрестные строения.

– Зачем? Раньше чем через семь лет приходить туда бессмысленно, – сказал он.

– Знаю, но ничего поделать с собой не могу. Мне будет все время казаться, что там, на Пятачке, останется частичка твоего существа.

– Сквозь защитное поле ни одна душа не проникнет. Ни один световой квант не просочится, разве что произойдет что-то невероятное.

– И это знаю. Но я издали буду смотреть, я там уже и холм для себя облюбовала. Спасибо, хоть защита прозрачная… – произнесла Зойка.

– Угадай, а что там, вон, у самого горизонта, – указал Сергей на светящиеся параллелепипеды разноэтажных зданий и куполов, образующих единый комплекс.

– Студенческий городок?

– Нет.

Зойка вгляделась.

– Клиника Лагранж!

Об учреждении, которым с недавних пор руководила Женевьева Лагранж, в городе, да и не только в нем, рассказывали чудеса.

Приехав в город с Зойкой, Сергей познакомил ее с Женевьевой, молодые женщины даже подружились.

– А знаешь, после эксперимента Женевьеве придется переквалифицироваться, – заметил Сергей. – Через семь лет, надеюсь, ее клиника, по крайней мере отделение для космонавтов, закроется за ненадобностью.

– Думаешь?

– Уверен. Заодно устареют и нынешние космические корабли, их придется сдать в музей. Путешествие в пространстве станет таким же простым и безопасным, как переход в квартире из комнаты в комнату.

– Слушай, мне пришла в голову идея, – сказала Зойка. – Когда ты вернешься, давай вместе посетим того твоего часовщика из Тристауна.

– Давай, – согласился Сергей. – Тем более что я чувствую определенную вину перед ним: подарок раскокал!

– Если только он жив остался после той передряги…

– Давай-ка руку, здесь ручей.

Последний рейс они, конечно, упустили, и домой пришлось возвращаться пешком. Часть пути Торопец нес Зойку на руках, несмотря на ее возражения.

2

…Любовь! Не она ль вырывалась огнем,

Толкая гудящую ярость.

Стотысячелетним прозрачным вином

Она на веках настоялась.

Любимая! Где ты? Откликнись скорей.

Я здесь, и мгновения мчатся.

На зов мой звенящий, что звезд горячей,

Не можешь ты не отозваться.

Мысль капитана снова и снова возвращалась к напряженным мгновениям старта «Анастасии». Вспоминались дюзы, вдруг зардевшие алым солнцем на обзорном экране, и Земля, косо провалившаяся куда-то вниз. Что же движет минутной, эфемерной жизнью, заставляя сынов Земли снова и снова нырять в бесстрастное пространство? Генетически, что ли, это в нас заложено? Или во всем повинен мятежный дух исканий, от века, с первобытных времен свойственный человеку?

Капитан снял с висков клеммы биозаписи, задумался. В его голове только что прозвучал голос Зойки. Часовщик говорил ему о перекосе нашей цивилизации в техническую сторону. Странно – он не мог припомнить его лица, хотя на память не жаловался. Словно кто-то губкой стер у него в памяти какой-то участок воспоминаний… Ну ладно, дело не в этом. Сегодня капитану пришла в голову мысль, что, быть может, именно поэзии суждена историческая миссия – «выправить» нашу цивилизацию, сделать ее более гуманной и гармоничной.

С некоторых пор у Торопца вошло в привычку говорить вслух – не важно что, лишь бы слышать живой человеческий голос. Конечно, в распоряжении капитана была разнообразная видеотехника, с помощью которой он мог перенестись в любую точку оставленной им планеты.

Память вернула его к прощальным минутам, когда они с женой сошли с аэробуса, пахнущего свежим лаком, у остановки «Космопорт».

Те, кто готовил старт корабля, на какое-то время оставили их одних – таков был исстари сложившийся обычай, который всеми уважался. Кроме того, со столь необычным заданием, как у капитана Торопца, в космос не уходил еще никто из землян…

Они зашли под тень огромного платана, раскинувшего ветви над ажурной беседкой, которая так и называлась – «беседка прощания».

С тех пор миновал год…

Листьев платана, как и других деревьев, лишь слегка коснулась легкая желтизна. Ему запомнилось, что солнце в тот день грело совсем по-летнему. Они сели на плетеную скамью с высокой спинкой.

– Настал час, который я так часто видела во сне, – произнесла Зойка.

Что можно сказать друг другу в эти последние, прощальные мгновения? Так много и так мало! Хочется излить душу, но сковывает сознание того, что каждое произнесенное сейчас слово неизбежно приобретает особую весомость, и потом, как знать, может быть именно оно останется в памяти того, к кому обращено, и будет бесчисленное множество раз вспоминаться, когда между ними проляжет немыслимая бездна космического пространства.

– Ох, Сережка, мне б хоть немного твоей уверенности, – прошептала она.