Андрей Егоров - Балансовая служба Страница 6

– Две магические полусферы, – повторил Хазар'ра. – Звучит очень странно. Разве может человек использовать магические предметы?

– Кажется, ты начинаешь понимать. Этот человек – может, о да.

– Что еще ты можешь рассказать о нем?

– Вокруг него всегда множество людей. Он притягивает их, одурманивает речами и использует по своему усмотрению. Он внушает людям подчинение и диктует свою волю…

«Совсем как Саркон», – промелькнуло в голове Хазар'ры. Он поспешно отогнал крамольные мысли, пока не услышал владыка.

– Люди относятся к нему, как к святыне, – продолжал Мудрейший, – когда ифриты подходили слишком близко, слуги бросались защищать его с решимостью безумцев. Его окружение настроено воинственно. Они готовы даже убивать, если их лидер окажется в опасности. Это тебе тоже нужно знать. Его окружения тебе придется опасаться.

– Люди смеют нападать на джиннов?! – Хазар'ра зарычал от ярости, глаза его мгновенно покраснели.

– Потому я и предлагал тебе в сопровождение три десятка ифритов, вооруженных огненными мечами, и еще десяток небесных копейщиков. Может быть, возьмешь их с собой?

– Нет, – отрезал загонщик, – я буду действовать в одиночку. Так будет проще подобраться к нему незамеченным. Будь уверен, по истечении четырех лун я принесу тебе его голову!

– Я не хотел торопить тебя, – заметил Каркум, – но раз уж ты сам заговорил о времени, помни, время – наш главный враг. У того человека все больше сторонников. Я не хочу, чтобы на землях Хазгаарда вспыхнул мятеж. Хотя то, что я вижу сегодня, уже похоже на мятеж.

– Я приступлю к этому делу немедленно! – кивнул Хазар'ра. Он дважды ударил себя кулаком в грудь, склонил голову в знак почтения к высокому сану собеседника, откинул полог и вышел из шатра…

Снаружи слуги Мудрейшего продолжали варить похлебку в огромном чане, помешивая ее длинными черпаками. Хазар'ра заметил, что они морщатся и зажимают носы. Подобное поведение вызвало у него приступ ярости.

– Эй, ты, – крикнул он ближайшему человеку, – а ну пойди сюда!

Слуга Мудрейшего сжался от страха. Надсмотрщик вытащил из-за пояса кнут:

– Ты что, оглох, пес?!

Человек не решился ослушаться приказа и осторожно шагнул к Хазар'ре. Силат полоснул его длинными ногтями по лицу. Бедняга упал на колени, закрыв рассеченную кожу ладонями. Сквозь пальцы потекла кровь. Хазар'ра приблизился. Ярость рвалась из него, стремилась выбраться наружу, чтобы поглотить жалких людишек. Как посмели они восстать против его могущественного народа, проявить своеволие?! Все, что они могут, – создавать примитивные орудия труда и простейшее, лишенное магии оружие! Силат взмахнул кнутом.

Удар рассек человеку предплечье, он жалобно закричал. Хазар'ра не собирался останавливаться. Он ударил снова… И снова… Потом принялся топтать человека ногами, бить его под ребра, охаживать кнутом, не зная пощады. Люди испуганно жались за чаном, боялись, что ярость этого огромного силата обрушится и на них…

Выместив злобу на слуге Мудрейшего, Хазар'ра сплюнул сквозь зубы, оглядел людей огненно-красными глазами, похожими на два пылающих угля, и пошел собираться в дорогу. Шел, покачивая плечами, и бормотал ругательства. В его переваливающейся походке было столько силы, что, казалось, если бы на его пути оказалась скала, он прошел бы сквозь нее и только каменные обломки легли за его широкой спиной.

На земле остался лежать человек. Песчаная почва впитывала свежую кровь, пила ее. Человек застонал, приподнялся на локте. Слуги Мудрейшего кинулись помогать бедняге. Ифриты-стражи наблюдали за ними, посмеиваясь. Выходка силата-надсмотрщика их здорово позабавила.

– Эй, ты! – рыкнул один из них проходившему мимо рабу, тот нес полный навоза поднос, намереваясь сгрузить его возле медного чана. Услышав окрик, раб вздрогнул всем телом.

– На колени! – прорычал ифрит.

Джинны захохотали еще громче. Привлеченный смехом, из шатра выглянул Мудрейший. Веселье мигом сошло на нет. Ифриты вытянулись, демонстрируя служебное рвение. Бросив взгляд на коленопреклоненного человека, Каркум помрачнел.

– Глупцы, – проворчал он, – как бы ваш смех вскоре не обернулся плачем. Встань, – обратился он к рабу. Тот, опасаясь поднять глаза на посланника высокого синедриона, медленно поднялся. – Иди! – скомандовал Каркум. – Возвращайся на рудник!

Раб попятился, еще не веря в то, что спасен, развернулся и побежал прочь.

Мудрейший наступил носком сапога на пятно крови и обернулся к стражам.

– В ваши обязанности, – проговорил он, тщательно проговаривая слова, – входит не только моя охрана, но и охрана моего имущества. Вы все поняли?

Здоровяки молчали, только пялились со страхом на своего господина.

– В этот раз вы поступили верно, – сообщил Каркум, когда кожа ифритов стала приобретать отчетливый фиолетовый оттенок – выражение ужаса и стыда. – Этот силат нужен мне. – Он провел по земле носком сапога, стирая пятно крови. – Вот так! И только так. Все в этом мире обращается в прах благодаря нашим деяниям и вопреки им.

Последние слова Мудрейшего стали для туповатых ифритов загадкой, как и многое другое, что говорил прежде их господин. Впрочем, стражи и не пытались вникнуть в смысл слов Каркума. Разве можно, будучи в здравом уме, понять, что тем или иным словом хочет донести до тебя сам Каркум Мудрейший – первый силат синедриона Хазгаарда.

Москва 2006 г. н.э.

«Тачки, шмотки из коттона, видеомагнитофоны, ах как было славно той весной», – орал Иван Васильевич Митрохин, развалившись на сиденье личного «Линкольна». Видный банковский деятель, обладатель крупного состояния и владелец пары нефтяных вышек в необъятных сибирских просторах, он имел в финансовых кругах репутацию бабника и гуляки. Впрочем, мнение упершихся в трудовую деятельность коллег его нисколько не заботило. Он считал, что все они ему завидуют.

И ведь было чему. Митрохин Иван Васильевич, тридцати восьми лет от роду, не женат, детей не имеет, был, что называется, счастливчиком от бога.

Все давалось ему легко, по щелчку пальцев. И состояние свое он нажил, не сильно напрягаясь.

И дело развивал, не прикладывая лишних усилий.

Иван Васильевич любил свое устоявшееся, сытое существование и видел себя вписанным в анналы человеческой памяти этаким фартовым балагуром. Впрочем, порой он казался себе человеком не только легким в общении, но и значительным, и даже – во многом уникальным.

Надо ли говорить, что окружающие воспринимали Митрохина несколько иначе. Большинство коллег и знакомых считало Ивана Васильевича личностью пренеприятной, эдаким везучим лотошником с болезненным самомнением и быдловатой манерой ко всем обращаться на «ты».