Д Уолмер - Замок зла Страница 6

прикоснуться к этим струнам, хотя бы на краткий миг.

- С удовольствием, мой прекрасный гость, - ответила

Веллия. - И не на миг, но сколько тебе будет угодно... Об

одном лишь хочу попросить вас: выйдемте в сад! Я так люблю

его, что в стенах замка провожу лишь ночи да ненастные

холодные дни. Повертеть, что в саду эта певучая игрушка

зазвучит нежнее и мелодичнее.

Пока они шли обратно по залам замка к выходу, Конан

задал давно мучающий его вопрос: отчего, подъезжая сюда, не

встретили они не полей, ни огородов, и где те люди, селяне и

ремесленники, чьей властительницей является Прекрасная

Веллия?

- О, мои славные спутники, я вовсе не богатая и знатная

властительница, какой показалась вам! - ответила она,

рассмеявшись. - Да и зачем мне селяне? Я не ем ни молока, ни

хлеба. Прекрасные рыбы, чье мясо вы хвалили сегодня, в

изобилии водятся во рву и озере. Дичи в лесу хватает и мне,

и моим друзьям. Да-да, друзьям! Не удивляйтесь: язык мой не

поворачивается называть слугами тех, кто близок мне и

любезен, словно члены моей семьи или добрые приятели.

- Интересно, а куда ты деваешь старых и некрасивых слуг?

- бухнул напрямик киммериец.

Шумри поежился от его бестактности и отвел глаза.

- Я скармливаю их рыбам, - ответила Веллия, мило

улыбнувшись.

Немедиец рассмеялся с облегчением, радуясь, что она не

обиделась и ответила шуткой на недостаточно галантный

вопрос.

Выйдя в сад, Веллия провела гостей к самому высокому

его месту, туда, где поросшая цветами земля соприкасалась

с мраморной стеной замка. Присев на белоснежный камень

ограды, она махнула рукой. Конан прилег на мягкую траву.

Шумри опустился на одно колено и тронул струны длинного

инструмента...

Сначала он просто перебирал их, осторожно, трепетно,

вслушиваясь в звучание каждой. Затем заиграл. Без слов,

что-то очень знакомое. Кажется, это была та самая мелодия,

которой он утешал когда-то Конана, сокрушенного отказом

Алмены. Но тогда он пел - и было что-то про ветер, гладящий

волны, и про темные крики боли, которые когда-нибудь станут

музыкой...

Когда стихло последнее трепетанье струны, и Шумри

устало откинулся на траву, Веллия долго молчала. Глаза ее,

обращенные на музыканта, подернулись влагой и блестели

больше обычного.

- Простите меня, мои неожиданные и прекрасные гости, но

мне хочется говорить стихами, - сказала она наконец.

Она протянула ладонь и коснулась пальцами волос

немедийца, наполовину седых и как всегда взлохмаченных.

Душа твоя высока.

Глаза твои зелены.

Скажи, отчего белы сады на висках твоих?

Мне кажется, что зима рано к тебе пришла.

Так незаслуженно рано!..

Смущаясь от ее пристального взгляда и прикосновения,

Шумри попытался было тоже ответить стихами, но вышло у

него довольно неуклюже:

Зима приходила ко мне,

о Прекрасная Госпожа!

Зима пришла и ушла.

Теперь же ласкает меня весеннее солнце.

- И вправду? - Веллия посмотрела ему в глаза испытующе.

- Тогда я рада!

Но вот что скажи, мой гость:

Умеют ли пальцы твои музыку извлекать

не только из жестких струн,

но и из нежных тел?

От такого откровенного вопроса Шумри смутился еще

больше. Побагровев, он мучительно - и тщетно - пытался

выстроить в голове достойный и изящный ответ.

- О, прости же меня! - рассмеялась Веллия. - Я чересчур

любопытна, прекрасный мой гость! Ты вправе не отвечать на

столь праздный вопрос...

Она грандиозно перегнулась назад, отвела голову и

замерла, вперив взор в мерцающую во рву ледяную воду. Не

дождавшись, пока немедиец поборет смущение и косноязычие,

она снова заговорила, мечтательно и отрешенно:

Так шевелит плавниками рыба,

так лениво прохладные струи ее обтекают,

словно в истоме духи реки застыли

и ловят зрачками вечнотекущие облака...

Немного успокоившись и приведя в порядок мысли, Шумри

откликнулся:

Там опускаются на самое дно

уставшие и заболевшие стремления,

и прохладные струи смывают боль,

как грязь, а грязь, как... как...

- Как растерянность, - подсказала ему Веллия, хоть и не

слишком осмысленно, но мелодично.

Поблагодарив ее взглядом, Шумри продолжал:

- Как немоту мою мне превозмочь? - горячо вопросил он,

прижав ладонь к левой стороне груди.

Как сделать, чтобы наконец

вылилась нежная безымянная река,

запертая в глухом подземелье

и не имеющая даже русла?

Конан в продолжение поэтического состязания чувствовал

себя лишним, и мало-помалу это состояние начало его

тяготить. Он открыл было рот, чтобы недвусмысленно

высказаться, но вместо решительных слов из глотки его

вылетело громкое чиханье.

Вдохновенные стихотворцы разом вздрогнули, затем

рассмеялись.

- Весьма достойный вклад! - воскликнула Веллия. - Так

коротко и так глубокомысленно!

- Могу еще глубокомысленней! - заверил ее киммериец. - И

еще короче.

И он чихнул громче прежнего.

- К сожалению, я не умею говорить стихами, - сказал

Конан, переждав второй взрыв смеха. - А из всех струн мне

подчиняется лишь тугая тетива лука. Так что в вашей

компании я, похоже, лишний.

- О, вовсе нет! - горячо запротестовала Веллия.

Возможно, вы обладаете способностями, о которых никто и

не подозревает! Разве не так, Шумри? Попробуем открыть их

вместе!

- О да! - подтвердил тот. - Мой друг умеет, к примеру,

гадать по ступне.

Конан одарил его столь яростным взглядом, что немедиец

тут же пожалел о сорвавшейся у него с языка нелепой и

ранящей шутке, но было поздно. Он сам не мог понять, отчего

ляпнул такое. Наверное, пахучее вино отуманило его мозги...

да еще такие дурманные синие цветы со всех сторон!

Оживившись, Веллия опустилась на траву возле киммерийца

и сбросила с левой ноги легкую, как лепесток лилии,

туфельку.

- Погадай же мне, мой мужественный и суровый гость!

горячо попросила она.

О, погадай мне на моей ступне!

Она - как книга с тайной, мудрой солью!

Пусть упоительно, легко и вольно

от вещих слов твоих непроизвольных

я поплыву, как в молодом вине!

Мои огромные зеленые глаза

взлетают выше, оставляя тело!

Я так смела, как будто бы посмела

всех небожителей облобызать!..

- Он пошутил! - отрезал киммериец. - И, клянусь Кромом,

кому другому за подобные шутку здорово бы досталось!

Глаза же у тебя, если мои собственные мне не изменяют,