Святослав Логинов - Железный век (сборник) Страница 6

Ваалентина двинулась было вперёд, но тут же попятилась, издав отчаянный вопль:

— Она мастерит тряпочную икону!

— Это не икона, это плащаница. И она не просто мастерит её, а вышивает вручную, как было принято в древние времена. Эта техника называется: вышивка гладью.

— Да хоть гадью, это всё равно богоугодное занятие, у меня от одного взгляда на него голова болеть начинает!

— Терпи! Ты хоть знаешь, что за инструмент у неё в руках? Конечно не знаешь, ведь им чёртову прорву лет никто не пользуется, только такие замшелые ревнители старины, как эта богомолка. Так вот, это у неё игла! Самая настоящая, а все остальные — паллиативы! Острая часть и есть знаменитое остриё, а с другой стороны — ушко… видишь, сквозь него продета нитка.

— А где верблюд? — пискнула Ваалентина.

— Нет никакого верблюда и никогда не было, это святой Иероним напутал или ещё кто-то из переводчиков. А остриё, как видишь, есть. На нём мы и полетим. Вперёд, родная!

Взявшись за руки Марч и Ваалентина взвились в воздух. Стремительно уменьшаясь в размерах они приближались к проворно снующей игле. Полированный металл тускнел, теряя кажущиеся свойства и проявляя истинные. В металле бродили вихревые токи, бушевали магнитные поля, источаемые доменами, электронный газ резонировал, обретая подобие порядка в поллинговых структурах, и все эти факторы словно в фокусе сходились в одной точке, где крутыми курганами вздувались нескомпенсированные узлы кристаллической решётки. Плотность всего на свете здесь достигала таких величин, что никакие внешние воздействия не могли бы затронуть севшего на иглу. И места тут было… да, пожалуй на каждом узле без труда могло бы разместиться по легиону крылатых добровольцев.

Пробившись сквозь магнитные шквалы, влюблённая пара опустилась на самый кончик иглы. Марч на центральный узел, Ваалентина чуть левее.

— Устраиваемся? — радостно предложил Марч.

— Мы что, одни будем на целой игле сидеть? — ошарашено спросила Ваалентина.

— Нет, конечно. Но остальных предупредим за час до отлёта. Толкотня тут начнётся, не приведи Сатана! Но мы уже будем в латентном состоянии, так что нас отсюда даже твой дядюшка Ваал выцарапать не сумеет. Зато на Альфе Центавра мы развернёмся! Вот где простор для работы — десять легионов чертей на целую планету! Трудновато будет, но справимся.

— Трудоголик ты мой… — ласково пробормотала Ваалентина, мысленно прикидывая, как это слово будет звучать в качестве ругательства при грядущих разборках. Затем она подняла взгляд ввысь и задавленно вскрикнула. Сверху на неё пикировал мертвенно-зелёный Христос.

— Икона!

— Спокойствие! — заорал Марч. — Ты что, в школе не училась? Икона всего лишь деревяшка, отголосок язычества, христианский идол. А тут и вовсе недоделанная тряпка! В ней святости и на полкогтя нет!

— Стра-ашно!.. — тянула своё трусливая фурия.

Марч подлетел, обнял её. Мёртвый Христос с плащаницы был уже совсем близко.

— Нашла чего бояться! — глумливо закричал Марч. — Баба гладью вышивает! Добро бы ещё крестиком… Длинная нитка — ленивая девка! Давай, шей веселей! Коли его иголкой! Прямо в глаз коли!

Остриё иглы коснулось божественного ока, плотно и навсегда зажмуренного. Вышивальщица ожидала, что игла как обычно невесомо скользнёт сквозь частое переплетение нитей, но двух чертей, обосновавшихся на острие, оказалось достаточно, чтобы иголочка зацепила какую-то нитку, дёрнула её, портя тонкое рукоделье. В безукоризненной ровности стежков появилась едва заметная неправильность.

— Что за чёрт? — жалобно воскликнула белошвейка. — Иголка затупилась! Надо будет захватить с собой пачку запасных…

— Правильно, милочка! — возопил Марч, выплясывая на острие иглы. — Именно: «что за чёрт?» — и главное — не забыть пачку запасных иголок! И на каждой — по пять легионов чертей! Как ты думаешь, — повернулся он к Ваалентине, — сколько иголок может поместиться в одной пачке?

— Не знаю, любимый, — шепнула чертовка, нежно прильнув к нему, — В школе мы этого не проходили.

Размышляющий

Шел пятый год как Утом стал крутильщиком. Он обжился в своем рабочем закутке и даже во сне продолжал видеть поблескивающую техническую ячейку.

А бывало, что Утом не выходил из закутка и ночевал возле ячейки, инстинктивно ловя пальцами плывущую шелковистую пряжу.

Ячейка состояла из пяти крупных пауков, которые целыми днями вытягивали тончайшие нити. Утом, сидя рядом, скручивал в узорчатую и удивительно прочную нить. Узор нити, сплетенной Утомом, был едва различим, зато ткань из такого шелка радовала взгляд благородным матовым оттенком, либо необычайным искрящимся блеском.

Раз в полгода, когда пауки выдыхались, ячейку заменяли, и тогда Утом получал несколько дней отпуска, Он не любил эти дни вынужденного безделья, потому что всякий раз приходилось заново привыкать к паукам, и работа первое время не ладилась. В середине срока пальцы сами выполняли свое дело, а Утом вспоминал школу, учителей и товарищей, которых судьба развела в разные стороны, определила на разные работы. Чаще всего думалось об Инге.

Его поступки всегда были непонятны Утому и вызывали тягостное недоумение. Работать с нитью Инг не умел — не мог освоить простейших стандартных приемов, — а уж изобрести что-нибудь свое… Тем сильнее было удивление Утома, когда он узнал, что Инг стал размышляющим. Во время последнего отпуска Утом случайно встретил Инга и теперь с неожиданным уважением вспоминал странные поступки однокашника. Выходит, Инг поступал правильно…

Пауки, доставшиеся Утому в прошлый раз, оказались не слишком удачными. Особенно один, которого Утом прозвал Беляшком. Он все время прихварывал. Его пряжа незаметно для несведущего глаза, но все же отличалась от паутины соседей. И потом Утому приходилось еще долго возиться, чтобы создать однородную нить. Из-за Беляшка четверо других пауков — обычные середнячки вынуждены были работать на износ.

Все же Утом привык к ячейке и трудился, скручивал нить в такт плывущим воспоминаниям. Он думал об Инге, с тяжелым недоумением перебирая то немногое, что знал о нем. Сменяющие одна другую картины прошлого мешали работать, дрожь передавалась пальцам, и в конце концов нить порвалась. Скрученный кончик исчез в горловине приемника. Четыре паука выпустили паутину. Беляшок, как всегда, замешкался. Утом, не обращая внимания на ячейку, поднялся, обвел закуток непонимающим взглядом и вышел на улицу. Пауки продолжали гнать пряжу. Пробегавший по пандусу рабочий муравей быстро спустился вниз и принялся скатывать в комок падающий сверху шелк.