Герберт Франке - Папа Джо Страница 6

Когда они переступили порог, шум города позади них внезапно стих, как отрезанный. И свет пропал. Глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к сумеречному освещению. Не сразу органы чувств стали воспринимать жизнь и движение этого мира, казавшегося совершенно иным в сравнении с тем, что остался за дверями. Красные и фиолетовые нити света сплетались в причудливый узор, занимавший все видимое пространство, на стенах появлялись орнаменты -- такие же как на заглавных листах священных книг или на экранах перед проповедями папы Джо и после них. Здесь же звучала тихая, симметричная музыка без кульминаций или ритмов, однако незаметно меняющаяся, обретающая все новые оттенки звука.

Зал имел форму сильно вытянутого овала, грушевидно сужающегося в одной стороне. Длинными рядами стояли люди между скамьями. Атмосфера была торжественной. Не было ликующих криков и песнопений, как на большом празднестве накануне. Только размеренное чтение молитвенных текстов временами заглушало парящую музыку.

Борис и Джин встали в один из рядов, медленно продвигавшихся вперед. Где-то впереди порой вспыхивал яркий синеватый свет, от которого помещение делалось затем еще темнее, а происходящее еще загадочнее.

Борис опять поразился тому, как сильно действовало на него окружение. Он вынужден был признаться самому себе, что давно уже не чувствовал такого сильного напряжения, как в эти последние дни. Сперва была Джин, которая необычайно сильно увлекла его. Согласие совершить обряд крещения было вовсе не результатом критических размышлений, а спонтанным решением под влиянием ее личности. Потом его злило, что выполнение задания он ставил под угрозу своими частными поступками, а затем вновь говорил себе, что наверняка переоценил значение этого религиозного ритуала, крещения, что все это следствие праздничного настроения и восторженных слов Джин. В действительности же это не что иное, как древняя игра церкви--не лучшая, чем трюки гуру и шаманов. Надо было не слишком связывать себя словом, ведь со стороны Джин это было не больше чем дружеский жест по отношению к гостю. Тем не менее он радовался тому, что общая тайна свяжет его с Джин. И все же, хотя он пытался держать в уме все эти заранее выношенные соображения, ему становилось все труднее придерживаться продуманной позиции. Все больше втягивался он в происходящее и в конце концов перестал быть личностью, способной думать и действовать, превратился в пушинку, влекомую течением нежным и ласковым, но от этого не менее мощным.

Поначалу он еще обменивался с Джин репликами, интересовался значением того или иного орнамента, спрашивал о происходящем обряде и его последствиях. Джин отвечала ему шепотом, но коротко и как-то нерешительно--было заметно, что для нее мучение нарушать будничной беседой глубокомысленную сосредоточенность, которая почти физически ощущалась в этом помещении. И Борис в конце концов замолчал. И вот они уже стояли перед подобием барьера, проходом между двумя шлагбаумами, обтянутыми красным и фиолетовым бархатом. Джин ступила в сторону, шепнув: "Отсюда ты должен идти один..."

Борис прошел вперед. Справа рядом с ним, на столе, поблескивал серебром ряд инструментов. Слева стояли двое мужчин, один в пестром облачении и головном уборе с козырьком -- обычный наряд жрецов папы Джо,-- другой в скромном белом комбинезоне. Борис поклонился жрецу, как делали другие, крестившиеся перед ним. Тот взял его за руки, глубоко заглянул ему в глаза и спросил:

-- Готов ли ты, сын мой, к священному крещению?

-- Да,-- прошептал Борис.

-- Хорошо. Когда откроется эта дверь, ты войдешь и дойдешь до алтаря. Ты понял?

Снова прошептал Борис тихое "да".

-- Ты преклонишь колена,-- продолжал жрец,-- и опустишь голову. Ты закроешь глаза. Ты сделаешь это, сын мой?

Борис кивнул.

-- Тогда будь готов! -- приказал жрец.

Тем временем второй человек встал позади Бориса. Затем взял его за плечи, выпрямил, уперев колено в спину, а затем нагнул его голову вперед, так что подбородок коснулся груди. Борис почувствовал, как что-то тихо заскользило вдоль его затылка... Одновременно его захлестнула волна дурманящего запаха.

Борис представлял себе крещение несколько иначе -- как ритуальное действо наподобие большинства религиозных отправлений в этой стране, в виде массовых церемоний... И потом он вспомнил, что крещения всегда содержали в себе нечто осязаемое: создание души с помощью святого огня или воды -- в обход телу. Но у него немного было времени размышлять об этом. Снова стоял он в одном из рядов и тут заметил, что церемония крещения только началась. Ему было трудно сохранять равновесие -- дело, видимо, в аэрозоле, которым его опрыскали. Он с усилием пытался сосредоточиться, но все больше его захватывало общее настроение, игра света на потолке и стенах, величавая музыка -- все это, казалось, усиливалось, непосредственным образом воздействовало...

Временами ему казалось, что он прямо-таки погружается в эти облака света, музыки и запаха, и тогда он снова спохватывался и мгновение лихорадочно соображал, где он находится, и в такие минуты ему чудилось, что он -- наблюдатель, пытающийся обозревать происходящее со стороны.

Он стоял на коленях, касаясь лбом металлической пластины, и снова жрец бормотал неразличимые слова, и опять один из его помощников совершил странное действо над ним, он чувствовал его позади себя, слышал тихое позвякивание, и вдруг от его позвоночника стал проникать сковывающий, но не неприятный холод--в мышцы, в голову...

Потом он подошел к сужению овала, поднялся на несколько ступеней вверх и очутился перед сооружением из серебра и стекла -- огромным трехмерным орнаментом, скульптурой, по своим формам схожей с эмблемами на печати и знаменах папы Джо.

Жрец в пурпурно-красном одеянии стоял перед ним, на подбородке и губах -- подобие полумаски. "Ангел папы Джо крестит тебя молнией..." Опустился занавес, вроде чехла, на мгновение стало темно, и здесь же тесное пространство под чехлом взорвалось от ослепительной вспышки света, и одновременно с этим Борис ощутил мгновенную колющую боль, и словно в нем действительно что-то изменилось и он не был больше тем, кем был до этого, словно он принадлежал сообществу, что лишь подчеркивали эти странные ритуалы, сообществу, в котором он никогда более не будет одиноким или беспомощным...

Он не помнил, как выбрался из здания. Вдруг вспыхнуло ликование вокруг него, он был ослеплен светом тусклого солнца, его обступили ярко одетые мальчики и девочки и возложили на его голову венок из цветов, стали украшать его разноцветными лентами. И Джин тоже была с ним, и он крепко держал ее в объятьях, и чувствовал ее возле себя, и очень ясно сознавал, что теперь связан с нею чем-то таким, что доныне для него не существовало.