Роберт Силверберг - Танец Солнца Страница 6

Силверберг Роберт

Танец Солнца

Роберт Силверберг

"Танец Солнца"

Итак, утром ты стираешь с лица планеты пятьдесят тысяч жрунов в секторе А, а потом всю долгую ночь не можешь сомкнуть глаз. Вчера утром ты и Херндон вылетели в западном направлении, зелено-золотой рассвет пылал за вашими спинами, и вы разбрасывали нейронное драже на тысячах гектаров, прилегающих к Форк-ривер. Потом вы возвратились в заречье, где жруны уже истреблены, и завтракали, сидя на мягком плотном травяном ковре, на месте которого вскоре поднимутся постройки первого на планете поселка. Херндон сорвал несколько истекающих соком цветов, и вы с полчаса наслаждались их слабым галлюциногенным действием. Затем, когда вы шли к коптеру, чтобы начать новый круг обработки местности, Херндон неожиданно сказал: - Том, а что бы ты почувствовал, если б узнал, что жруны не просто животные? Что они, так сказать, люди, у которых есть речь, обряды, история и все такое прочее? И тогда ты вспомнил, как это было с твоими предками. - Но они же не люди,- ответил ты. - Ну, а если предположить, что жруны... - Они не люди! И хватит об этом! Есть в характере Херндона этакая жилка садизма, толкающая его на подобные вопросы. Ему нравится задевать людей за живое. И вот случайно оброненная им фраза эхом отдается всю ночь у тебя в мозгу. Предположим, что жруны... предположим, что жруны... предположим... предположим... Ты засыпаешь на минуту, и тебе снится, будто ты купаешься в кровавой реке. Идиотский лихорадочный бред. Ты же знаешь, как это важно - уничтожить жрунов, причем как можно быстрее, пока не прибыли колонисты. Они же просто животные, и если на то пошло, далеко не безвредные. Ведь они нарушают экологическое равновесие планеты, поедая эти растительные кислородные подушки, а следовательно, должны быть истреблены, Какую-то небольшую часть жрунов сохранят для зоологических исследований. А остальных просто необходимо уничтожить. Ритуализованное истребление нежелательных видов - древняя, очень древняя традиция. И не надо усложнять свою работу сомнительными нравственными проблемами, убеждаешь ты себя. И не надо видеть во сне кровавые реки. Ведь у жрунов даже и крови-то нет, во всяком случае такой, чтобы могла течь ручьем. То, что у них есть, скорее напоминает лимфу, которая пропитывает ткани и разносит питательные вещества по пучкам мышц. Продукты распада уходят из организма тем же путем - осмотически. Сам этот процесс в принципе аналогичен нашей циркуляционной системе, за исключением того, что сеть кровеносных сосудов, подключенная к главному насосу, начисто отсутствует. Жизнетворная жидкость пропитывает все их тело, как у земных амеб, некоторых губок и других низших организмов. Однако что касается нервной системы, пищеварительного аппарата, костного каркаса и тому подобного, то тут принадлежность жрунов к высшим формам не вызывает сомнения. Странно, не правда ли? Впрочем, чуждые формы жизни потому и называются чуждыми, что они нам чужды, говоришь ты себе далеко не впервые. Для тебя и твоих товарищей биология жрунов особенно привлекательна тем, что позволяет убивать их с изящной аккуратностью. Ты летишь над их пастбищами, и распыляешь нейронное драже. Жруны находят его и глотают. Уже через час действие драже начинает сказываться во всех уголках их тел. Жизнь уходит, начинается быстрый распад клеточной структуры, и жруны буквально разваливаются на молекулы, как только прекращается подача животворной псевдолимфы. Последняя превращается в кислоту, а мясо и кости, имеющие у жрунов хрящеватое строение, растворяются. Через два часа - небольшая лужица на земле, еще через час и ее нет. Учитывая, что обреченных на гибель жрунов бесчисленные миллионы, такой самораспад - чудеснейшая штука. Иначе весь этот мир превратился бы в колоссальный могильник. ...предположим, что жруны... Проклятый Херндон! Если так пойдет дальше, то к утру ты станешь великолепнейшим материалом для мозговой цензуры. Надо выбросить эту дурь из головы! Если только ты осмелишься... если только осмелишься...

Утром он так и не осмеливается. Его страшит мозговая цензура. Он постарается освободиться от нежданно возникшего ощущения вины, не прибегая к цензуре. Жруны, твердит он про себя, бессмысленные травоядные, несчастные жертвы человеческого экспансионизма, они по сути дела не могут претендовать на самоотверженную защиту со стороны человека. Их уничтожение - не трагедия, а скорее - печальная необходимость. Раз землянам нужна эта планета, жрунам придется уйти. Есть огромная разница, говорит он себе, между истреблением индейцев в прериях в девятнадцатом веке и истреблением в тех же прериях бизонов. Да, можно погрустить по поводу избиения громоподобно скачущих стад, можно погоревать о судьбе благородных бурых косматых гигантов... Однако, когда вспоминаешь о том, что сделали с индейцами сиу, чувствуешь не боль, а бешенство. Разница ощутимая. И надо приберечь гнев для более подходящего случая. Он идет от своего куполообразного жилья, стоящего на краю лагеря, к центру базы. Мощеная дорожка влажно блестит. Утренний туман еще не поднялся, каждое дерево тяжело клонит крону, длинные шершавые листья которой сплошь усеяны росинками. Он останавливается, наклоняется, чтобы рассмотреть местного аналога паука, который плетет свою асимметричную сеть. И пока он наблюдает за пауком, крошечная, окрашенная в нежно-бирюзовый цвет амфибия, пытается незаметно проскользнуть мимо по покрытой мхом почве. Она недостаточно проворна - он осторожно ее берет и сажает на тыльную сторону ладони. Жабры испуганно трепещут, кожа на боках то натягивается, то опадает. Медленно, исподволь, она меняет окраску, пока та не сравнивается с медным цветом его кожи. Мимикрия совершенна. Он опускает руку, и амфибия скрывается в лужице. Он идет дальше. Ему сорок лет, ростом он ниже остальных членов экспедиции, у него широкие плечи, мощная грудь, темные блестящие волосы, короткий широкий нос. Он биолог. Он уже потерпел неудачу в профессиях антрополога и агента по продаже недвижимости. Его зовут Том Две-Ленты. Дважды женат, детей не было. Его прадед умер от алкоголизма. Дед был наркоманом. Отец пристрастился к посещениям дешевых заведений мозговой цензуры. Том Две-Ленты отлично понимает, что нарушает семейные традиции, но пока ему еще не удалось найти свой собственный способ саморазрушения. В главном здании он находит Херндона, Джулию, Эллен, Шварца, Чанга, Майклсона, Николса. Они еще завтракают, остальные уже на работе. Эллен встает, идет ему навстречу и целует. Ее короткие светлые волосы щекочут его щеку. - Я люблю тебя, - шепчет она. Сегодняшнюю ночь она провела в куполе Майклсона. - И я люблю тебя, - отвечает он и быстрым движением проводит вертикальную линию между ее белых грудей - знак нежности и привязанности. Он подмигивает Майклсону, который отвечает ему кивком, и кончиками пальцев посылает воздушный поцелуй. Мы все тут добрые друзья, думает Том Две-Ленты. - Кто сегодня распыляет драже? - спрашивает он. - Майкл и Чанг, - отвечает Джулия. - В секторе С. Шварц говорит: - Еще одиннадцать дней, и мы очистим весь полуостров. Потом пойдем в глубь материка. - Если хватит запасов драже, - замечает Чанг. Херндон спрашивает: - Хорошо выспался, Том? - Нет, - отвечает Том. Он садится и набирает на диске индексы меню. На западе туман обесцвечивает горы. Что-то стучит в затылке. Он провел на этой планете всего девять недель, и это было время смены сезонов - переход от сухого периода к мглистой и туманной погоде. Теперь туманы простоят несколько месяцев. Но прежде чем прерия снова станет выгорать под солнцем, жруны уже исчезнут и начнут прибывать колонисты. Тарелки с едой показываются за дверцей приемника, он берет их. Эллен сидит рядом. Она чуть ли не вдвое моложе Тома. Это ее первая экспедиция; она отвечает за всю канцелярщину, но Эллен одновременно и неплохой мозговой цензор. - Ты чем-то взволнован? - спрашивает она. - Может быть, я могу чем-нибудь помочь? - Нет, спасибо. - Не люблю, когда ты мрачен. - Такая уж этническая черта, - говорит Том Две-Ленты. - Сомневаюсь. - Возможно, что реконструируемая личность начинает сходить на нет. Уровень последней травмы был слишком близок к поверхности. Я ведь, как тебе известно, просто-напросто ходячая лакировка. Эллен весело смеется. На ней только набедренная повязка из спойрона. Кожа кажется влажной - они с Майклсоном на рассвете искупались. Том Две-Ленты подумывает о женитьбе на ней, когда все будет позади. Он ведь так и не вступил в брак после краха агентства по торговле недвижимостью. Врач рекомендовал развод, как одно из условий реконструкции личности. Иногда он думает о том, куда же девалась Терри и с кем она теперь. Эллен говорит: - А ты кажешься мне совершенно здоровым, Том. - Спасибо, - отвечает он. Она молода, что она там понимает. - Если это просто дурное настроение, я его сниму за одну минуту. - Спасибо, - говорит он, - не надо. - Я и забыла. Ты же не терпишь цензурирования. - Мой отец... - Да? - В пятьдесят лет он превратился в ничто, - говорит Том Две-Ленты.Сначала у него "сняли" предков, потом прошлое, религию, жену, детей, даже его собственное имя. Под конец жизни он целыми днями только и делал, что сидел да улыбался. Нет уж, спасибо! Никакой цензуры! - Где ты сегодня работаешь? - спрашивает Эллен. - В загоне. Нужно поставить кое-какие опыты. - Компания нужна? Я свободна все утро. - Спасибо, нет, - отзывается он чуть быстрее, чем следует. Она обижена. Он пытается загладить непреднамеренную грубость нежным прикосновением к ее руке и словами: - Может быть, попозже, ладно? А пока мне надо сосредоточиться. Не возражаешь? - Хорошо, - отвечает она, улыбаясь и протягивая губы для поцелуя. После завтрака он направляется в загон. Загон занимает около тысячи гектаров к востоку от базы. Они оградили его, установив нейроизлучатели на расстоянии восьмидесяти метров друг от друга, и этого вполне достаточно, чтобы удержать на месте стадо жрунов численностью в две сотни голов. Когда прочие будут истреблены, эта подопытная группа останется. В юго-западном углу загона стоит лабораторный купол, из которого руководят экспериментами: психологическими, физиологическими, экологическими. По диагонали загон пересечен ручьем. На восточной границе - гряда низких травянистых холмов. Пять отдельных рощиц из густо растущих деревьев с листьями, похожими на кинжалы, разделены открытыми пространствами саванны. В траве скрываются "кислородные подушки" - их и не найти, если бы не предназначенные для фотосинтеза тонкие антенны, поднимающиеся примерно на равных расстояниях на высоту трех-четырех метров, да не лимонно-желтые "легкие", расположенные на высоте человеческой груди, которые делают воздух саванны сладким и пьянящим от выделяемого ими кислорода. По равнине россыпью ходят жруны, деликатно пощипывая эти "легкие". Том Две-Ленты находит жрунов возле ручья и идет прямо к ним. Он спотыкается об одну из "подушек", спрятавшуюся в траве, но удерживает равновесие и, схватившись за выступающую морщинистую горловину дыхательного органа, глубоко втягивает в себя кислород. Дурного настроения как не бывало. Он подходит к жрунам. Это шарообразные, массивные, медлительные создания, покрытые густым и жестким мехом оранжевого цвета. Похожие на блюдечки глаза торчат над узкими резиновыми губами. Ноги тонки и покрыты чешуйками, как у кур, а руки коротки и прижаты к бокам. Они смотрят на него с поразительным отсутствием любопытства. - Доброе утро, братья! - так он приветствует их сегодня, сам удивляясь почему.