Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Т. 3. Контракты души Страница 6

— Возможно, это неправильно, Калла, но ничего лучшего я придумать не в силах. Мысли мои разбегаются. Я хочу сказать что-то особенное тебе и детям, однако время поджимает — и я, наверное, это заслужил, если за целую жизнь не сумел выразить тебе всю свою любовь и уважение.

Ты для меня — самые лучшие мгновения, и самые яркие краски, и самые глубокие вздохи, и вся невыразимая прелесть бытия. Я всегда боялся, что не заслуживаю тебя. Но теперь я доволен: я был тобою любим. Ох, черт возьми, любовь моя, моя единственная, я не способен сейчас писать стихи. Прости, но все, что мне приходит в голову, — это слова, сказанные другим человеком. Его звали Рэндалл Джаррелл,[1] он жил сто лет назад и никогда не смотрел на звезды с Марса и не вглядывался в пылающее сердце нашего бедного Солнца с блистающих лунных куполов. Зато он знал о моей любви к тебе и написал о ней:

Но будь, как и была, моим ты счастьем.Позволь ночами засыпать с тобою рядом.Когда же я очнусь от грез со стоном,Пусть шепот твой: «Люблю» меня погрузит в сон.А утром подари мне отраженье солнцаВ лучистой радужке прекрасных серых глаз.

И тут раздался голос, возвещающий конец:

— Мистер Брукс, столкновение.

Воздух застыл у него в ноздрях.

И снова голос зазвучал, почти навзрыд:

— О Боже, как это прекрасно! И как ужасно…

Брукс понял, что ему осталось всего восемь минут.

Странное покалывание побежало по телу, и он крикнул, взывая к Калле, улетающей вдаль на борту «Ориона»:

— Все кончено!.. Я не смогу больше иметь детей…

И осекся. Он знал, что осталось четыреста восемьдесят секунд, даже меньше, и нужно рассказать о каждой из них, рассказать так, чтобы дети Земли увидели на кассете все, что видит он, чтобы до них дошли все его слова и мечты.

Он взял себя в руки, слетел вниз и встал на серебристый тротуар последний тротуар в его жизни.

А потом Хэддон Брукс заговорил. Он говорил о жизненном пространстве, воплотившем в конце концов все заветные чаяния людей. Он говорил о пещерах под пульсирующим городом, в которых энергия превращалась в свет, и тепло, и дождик, лившийся с небес, когда женщины просили дождя. Он говорил о треках, где любители приключений могли испытать свою ловкость, соревнуясь в скорости со звуковыми волнами. Он говорил о лучших из людей, о том, как людям удалось познать себя настолько, что мысль о неизбежности войн стала казаться им смешной.

В этом городе он родился, в нем находил слова для своих песен, здесь встретил Каллу и соединился с ней, здесь из их тел родились и выросли дети; в этом городе он превратится в пар. В такой кончине была даже доля поэзии, хотя и небольшая.

— Я боюсь, слышите! Я боюсь своей гордыни, побудившей меня остаться. Какую же я сделал глупость! Как я хочу быть вместе с вами! Пожалуйста, простите мне этот страх, но мне так хочется жить…

Если бы только у него было время!.. Он рассердился на себя за то, что не оправдал их надежд, не выполнил того, ради чего остался на Земле. Но досада длилась всего мгновение. Он тут же понял, что любой на его месте сказал бы то же самое и что именно эти слова должны услышать дети космоса, пусть даже пройдет тысяча лет, пока они найдут себе новый дом.

Брукс ощущал, как тают секунды. Он знал, что солнечная буря уже иссушила его и скоро превратит в облачко пара. Поэт посмотрел на голубое, словно море, небо, на ослепительное Солнце, которое вдруг полыхнуло и поглотило небеса, и крикнул:

— Я всегда буду с ва…

Но фраза оборвалась на полуслове, и его не стало. А чуть погодя начали потихоньку закипать моря.

ВМЕСТЕ

С МАЛЕНЬКИМ НАРОДЦЕМ

Один из полудюжины величайших и оригинальнейших фантастов Америки как-то сказал мне:

— Неважно, плохо ли у тебя получилось или хорошо, и закончишь ли ты вещь сегодня или завтра: но пиши каждый день.[2]

Я стараюсь так и поступать.

Я искренне люблю писать. И себя я считаю одним из счастливейших людей на свете: я занимаюсь лишь тем, что хочу делать, и лишь тем, чем меня побуждает заниматься накопившаяся внутри хорошая и плохая карма. Я пишу. Утром, вечером, и в промежутках между ними. Я скорее стану писать, чем дышать. Иногда это становится трудным выбором.

А это означает, что я частенько пишу в странных местах. «Вместе с маленьким народцем» был написан в витрине книжного магазина «Слова и музыка» в Лондоне на Чаринг-кросс-роуд. Я таким образом участвовал в рекламной кампании двух своих книг, и подобная деятельность, кажется, заставила нервничать нескольких консервативных критиков. Писателям, как они считали, следует «заниматься Этим» в башне из слоновой кости, а не бесстыдно и откровенно на виду у всех, где каждый может увидеть, Как Это Делается.

Но писать, равно как проводить литургии и совершать чудеса, необходимо в открытую, прилюдно, чтобы каждый смог убедиться, что воображение имеется повсюду и везде, что тут нет ни секретов, ни кабалистики, ни рунических заклинаний.

Необходимы только талант и потребность писать. Если вы следуете за мной. Поэтому я и говорю всем великим и оригинальным фантастам: «Делайте Это!»

«Делай! Делай! Пусть даже это ничтожно малая частичка Продукта — сделай ее, ради всего святого! Ведь это величайшее, что есть в тебе: так выпусти это на волю. Больше, больше! Какую бы работу ни отыскали твои руки, делай ее изо всех сил. Работай, пока есть то, что называется Сегодня; ибо наступит ночь, когда никто из людей работать не сможет».

Девятнадцать лет назад Ноа Реймонд создал свое последнее произведение в жанре фэнтези. С тех пор под его именем вышло около четырехсот блестящих рассказов. Все четыреста были напечатаны на его пишущей машинке — только вот никто не знал, что не он написал их. Все эти замечательные истории сочинили гремлины.

Успех пришел к Реймонду довольно рано. Он продал свой первый рассказ, который назывался «Живой маленький ум», одному из ведущих дешевых журналов, специализирующихся на фантастике, когда ему было семнадцать. Рассказ был объявлен лучшим, а талант и буйное воображение автора мгновенно сделали его знаменитостью. В последующие два года Реймонд продал около дюжины новых произведений и попал в поле зрения главного редактора самого известного журнала, в котором печатались произведения легкого жанра.