Сергей Рублёв - Испытание Страница 6

Вот что, оказывается, главное — а вовсе не отрубленный член, символ плотской жажды. Пресыщенные зрелищем вои тащат безвольно бьющееся о кочки тело за тонкие руки — прямо на угли костра. Они хотят выжать все. Последний душераздирающий визг подхвачен сотней глоток. Апофеоз… Едкая гарь набивается в ноздри, в горло — впереди идет сочное чавканье тусклых лезвий улмаров. Вскоре остается только бесформенная груда мяса — костер шипит, залитый дурно пахнущей кровью. И куда страшнее всего этого — лицо Яобая, немо шевелящее губами, вдруг вынырнувшее из темноты… Вымазанный в темном и липком рот что-то беззвучно произносит… Проворно мелькающие руки — в них белеет кость. Какая белая… Вокруг костра корчатся сизые фигурки, похожие на абстрактных компьютерных человечков — две руки, две ноги, голова. Визжат… Как они визжат! Почему он здесь? Зачем… Уши закладывает от визга — звук сверлом входит в мозг, вращается там, раскаляясь, скребет — дальше никак, никак! никак!!!

Негатив костра тускнеет… Ночь.

«Это кто?» «Где?» «Там, на столбе». «А-а…»

Пауза. Шаги. Дыхание — близко. «Не похож». «Чего?» «Ничего… Отвязывай». Антон чувствует на щеках влагу. Соленая…

«Живой. Ишь ты, плачет… Давай, бери». Он плачет. Почему? Слова… Речь… Нормальная человеческая речь, а не зудящий язык «людей».

Становище обложено со всех сторон. Вездеходы и грузовики стоят плотно, колесо к колесу; меж ними настороженно посверкивает сталь карабинов и парализаторов. Машин около сотни. Время от времени подъезжают новые, с них спрыгивают загорелые бородатые люди в рабочих комбинезонах и не спеша занимают места в оцеплении. В селении тихо. Перед машинами валяется с десяток дохлых гурмов, над ними уже с гудением трудятся мухи. Между улагов не видать ни души. Становище затаилось, словно загнанный зверь…

Антон задумчиво наблюдает за всем этим сквозь запыленное стекло кабины грузовика. Он полулежит в кресле водителя, заботливо укутанный одеялом и наспех облепленный со всех сторон регенератом. После лошадиной дозы обезболивающего голова кружится, и он никак не может понять, пыль это на стекле или туман перед глазами. Похоже на сон… Он ждет.

…Солнце уже клонится к закату, когда слышится долгожданный свист турбин — прямо над становищем разворачивается вертолет местного корпуса стражи.

Антон, щурясь, смотрит на поднятую при посадке тучу пыли. К вертолету, держась за широкополые шляпы, уже приближается группа фермеров — по-видимому, главы общин. Из пыли появляются серо-зеленые фигурки военных. Две группы встречаются — Антон видит их неслышный диалог. Наконец, несколько фермеров показывают на его грузовик, и вся разношерстная команда направляется к нему. Надо приготовиться…

Кряхтя, Антон садится, выпрямляет спину — в ней что-то хрустит, и он сдавленно ругается, спешно вытирая выступившие слезы. Группа военных уже совсем близко — впереди шагает немолодой крупный мужчина с медно-загорелым лицом и серебристым ежиком волос. Антон смутно припоминает это лицо — начальник планетарных Сил Безопасности в чине бригадного генерала.

Происходящее еще кажется нереальным — люди, с которыми можно разговаривать, комфорт, нормальная еда… Дверь с лязгом распахивается, и генерал с неуклюжей грацией плюхается рядом с Антоном, заставив того сморщиться от боли — сотрясение передалось отбитым внутренностям.

— Простите… Антон Дрозд?

— Да…

И, видя недоверие в глазах, добавляет:

— Вот мой идентификационный код…

Генерал, мельком взглянув на карточку, долго изучает оригинал, сидящий напротив.

— Знаю, что непохож… — с кривой усмешкой отвечает Антон на невысказанное недоумение.

— Карточка подлинная? — интересуется генерал.

— Копия, конечно… Вы… Каков теперь мой статус?

Генерал на секунду задумывается, вопросительно глядя на застывшую у кабины свиту, затем, видимо, приняв решение, отвечает твердо:

— Прежний.

Лицо его непроницаемо. На лицах свиты и фермеров, обступивших кабину, явственно читается недоумение. Оно постепенно сменяется ожиданием. Он официальный представитель правительства Земли, определяет политику в отношении с коренным населением планеты. И он не имеет права поддаваться сиюминутным эмоциям, принимая решение. Антон долго смотрит куда-то вдаль, потом переводит взгляд на селение, угрюмо молчащее в ожидании. Люди тоже ждут — военные, как положено, в почтительной неподвижности; фермеры переминаются, время от времени поглядывая на своих и делая им знаки руками; некоторые курят.

Не поддаваться эмоциям… Он может это — его учили. Он может отвлечься от подробностей «ночной забавы» — в конце концов, это всего лишь частный случай, такой же, как его отбитые внутренности. Вопрос в том, уживутся ли люди с аборигенами на этой земле хотя бы через сто лет… Антон смотрел на селение. Во-он там его улаг… Минуты текли — никто не осмеливался потревожить вдруг замолкшего посла. Он вспоминал… День за днем, час за часом — всю свою жизнь здесь. Он перебирал тех, кого знал — Яобай, Нзыга… Ым. Звага… Вся его здешняя семья. Соседи… Любимые темы разговоров, словечки, обмолвки… Обычаи, обряды…..Надежды и желания… Святыни…

Ему нельзя ошибаться сейчас. Конечно, можно отложить решение до лучших времен — сейчас он слаб, туго соображает… Но разве эти три месяца не были лучшей подготовкой к его решению? И он готов. Цивилизация воев? Пожалуйста: Нзыга, играющий в компьютерные игры, Яобай в роли фермера. Ым — счастливая мать… Разве может, в конце концов, существовать культура, в которой нет ничего? Может существовать тупик развития, могут на столетия и тысячелетия забываться мораль… Если она есть. У воев — есть. Вполне определенная, устоявшаяся, по своему целесообразная, в чем-то совершенная даже…

Антон зажмурился: Звага идет в школу с обычными детьми… Подруги флиртуют с загорелыми фермерами… Открыв глаза, наново увидел селение — неказистые хибары из шкур и шестов, пустынные загоны для скота, клетушки икемаев… Все тонуло в сизом сумраке. Уже вечер… Он поморгал, отвернув взгляд, посмотрел вдаль… Что он видел там? Заходящее солнце полыхало в зрачках тревожным отсветом, словно зарево будущих пожаров. Что он скажет на это… Одно — на всех языках мира лишь одно. То, единственное, что позаимствовал в этой культуре, став полноправным воем. И, облизав пересохшие губы, он произнес тихо, с трудом подбирая слова:

— Убейте… их.

И добавил — громче:

— Убейте их… всех.