Владимир Михайлов - …И всяческая суета Страница 6

– А! – оживился подполковник. – Доля Трепетный? Здоровый такой, мрачный лоб? Помню, да… И что он сейчас – в кооперативе вынырнул?

– Сейчас я тебе все по порядку…

Подполковник слушал внимательно. Потом сказал:

– Надо было сразу, оттуда, из подвала, вызвать опергруппу.

– Хотел было. Но понял: пока приедут, труп и совсем растает. И потом – спугнули бы зря, сейчас трудно сказать, сколько и какого народа в этом деле завязано.

– Пожалуй, что и так. Ну а что такое этот кооператив на самом деле, как полагаешь?

– Да версии разные. Вот например: крадут сейчас в Москве и грабят активно…

– Тсс! – сказал Маскуратов. – Враг подслушивает!

Оба немного посмеялись.

– И вот представь себе такую возможность. У людей взяли что-то ценное, дорогое – не только по стоимости, цена там может быть и небольшой, но, скажем, реликвию. Лорнет прабабушки там или какой-нибудь прапрадедушкин Станислав с мечами…

– Ну, Паша! – сказал Маскуратов. – Просто не ожидал от тебя.

– А что? – насторожился Тригорьев.

– Растешь на глазах! Какие слова знаешь! Лорнет, а? Просто приятно слышать. Ну, допустим. И что же?

– И вот возникает некая организация, которая с одной стороны контачит с преступным элементом, а с другой предлагает услуги потерпевшим. Уркам хорошо: не надо рисковать при сбыте. И потерпевшим: получают свое назад, а мы ведь далеко не всегда… И вот кооператив назначает цену за отыскание похищенного: то, что хотят урки, плюс какой-то процент в свою пользу. Просто и доходно. Как тебе моя версия?

– А труп тогда при чем?

– Ну, это уже другой вопрос. С кем-то не договорились, кто-то стал права качать – так что ничего удивительного – в наши-то времена…

Маскуратов немного подумал.

– Конечно, если прямо говорить, – молвил он затем, – не самое по сегодняшней московской обстановке актуальное дело. Хотя… кто знает, если начнем разматывать – мало ли еще на кого выйти можно. Слушай, тут ведь может и другое еще быть: кооператив может и наводку давать, заранее прикидывая свою выгоду… – Подполковник явно заинтересовался. – Да, может элегантно получиться, – в свою очередь щегольнул он нештатным словечком. – Да еще тело – значит дела там идут и всерьез. Во всяком случае, стоит заняться. Как полагаешь?

– Думаю, в первую очередь приглядеться к Долдону. Не случайно ведь он оказался в кооперативе? Может, он связной? Или доставщик товара?

– Гм, – проговорил подполковник. – Что-то мне о нем вспоминается, и, прямо скажем, мрачноватое. Связной? Да нет, как бы он исполнителем не оказался? Тело-то откуда-то взялось? Тут, Паша, может и такой оборот быть: кооператив – просто вывеска для завлечения людей, а как только денежный человек зайдет – его и кончают – и в кислоту, и никаких следов. Значит, нужен кто-то, убийца нужен, на это даже и нынче не всякий решается… Но интересно: куда же Амелехин тогда девался и где все эти годы пребывал? Или его тогда повязали все-таки, и он срок отбывал? Ну-ка, потревожим спецотдел…

Он набрал номер, немного поговорил, немного обождал, потом еще некоторое время слушал, непонятно хмыкая под нос, положил трубку и повернулся к Тригорьеву.

– Слушай-ка, Паша, а обознаться ты не мог?

– Точно, он. У меня словесный портрет по ориентировке до сих пор в памяти сидит. Да не он один, у меня, понимаешь, память такая… – произнес Тригорьев, как бы даже оправдываясь. – Даже я удивился: столько времени прошло, а он и не постарел ничуть… А в чем дело? А, Боря?

Он тут же спохватился: не надо было, наверное, так называть подполковника в его служебном кабинете. Тот, однако, не обратил на фамильярность никакого внимания.

– Ну да, ну да, – бормотал он. – Вспоминаю теперь… Потому он и по делу в дальнейшем не проходил.

– Да что такое?

– А то, – сказал подполковник, склонив голову к правому погону, – что, по имеющимся данным, Амелехин Андрей Спартакович скончался во время следствия, а точнее – убит при задержании и похоронен двадцать первого мая восьмидесятого года!

– Двадцать первого мая восьмидесятого года… – повторил, словно угасающее эхо, капитан Тригорьев.

Друзья помолчали.

– М-да, Паша, – сказал затем старший из друзей. – Странно получается: ты опознаешь того, кого давно на свете нет, обнаруживаешь тело – а оно на глазах тает… Как, на тебя перемены погоды не действуют? Все же мы с тобой не молодеем…

Тригорьев проглотил комок и отрицательно покачал головой.

– Ну, тогда иди, займись делами. И учти: хватает нам и живых правонарушителей, а чтобы покойники вставали и выходили на дело – это, конечно, сенсационно звучит, но, ей-богу, никто не поверит. Все. Бывай!

Тригорьев машинально поднялся, надел фуражку, откозырял и вышел.

Уже снаружи, между колоннами, выйдя из Министерства и остановившись, чтобы закурить дефицитную сигарету, Тригорьев заметил, как дверь подъезда, из которого он только что вышел, снова отворилась и выпустила еще одного человека. И в человеке этом капитан с немалым удивлением сразу же опознал не кого иного, как того самого, по кличке Землянин, не столь давно покинутого им в подвальном кооперативе.

Землянин тоже остановился неподалеку, но закуривать не стал, а лишь машинально приглаживал свои неухоженные волосы, никак не желавшие прилично улечься на голове.

«Вот это номер, – подумал Тригорьев невольно. – Ему-то здесь что делать? Не с повинной же являлся. А может быть… – вдруг ужалила мысль, – может, быть, у него тут какой-то свой человек завелся? Ну дела…»

Землянин еще немного потоптался на месте, потом, словно решившись на что-то, широким, торопливым, чуть подпрыгивающим шагом двинулся по Хлебной улице к остановке троллейбуса.

VII

Прежде чем продолжить повествование, мы вынуждены со всею свойственной нам деликатностью указать на ошибку, допущенную капитаном Тригорьевым в его рассуждениях.

Дело в том, что Землянин было вовсе не кличкой, как предположил было Павел Никодимович, но фамилией. К сожалению, мы не можем подкрепить эту информацию безотказно убеждающей ссылкой на то, что такую же, мол, фамилию носили и отец его, и дед, и прадед; не можем потому, что как раз отец Вадима Робертовича, нашего героя, – Роберт Карлович носил другую фамилию, а именно – Маркграф. Нет, он был немец, и даже не из давно обрусевших колонистов, но приехал в Москву в двадцатые годы, чтобы работать в Коминтерне, чем и вызвано то, что век его оказался прискорбно недолгим. Судьба отца и привела к тому, что носил Вадим Робертович фамилию матери, а не отцовскую, уже самим звучанием наводившую на мысль не только о национальной, но и о классовой чуждости; хотя нам, например, был знаком человек по фамилии Кайзер, ни в каком родстве ни с Габсбургами, ни с Гогенцоллернами не состоявший. А напротив… Ну да ладно, это все пустяки.