Освоение времени (СИ) - Ананишнов Виктор Васильевич Страница 60

— Вот что, — сказал он так, словно решил с ней помириться после ссоры, которой не было, да и не могло между ними произойти. — Ты лучше скажи, что я должен буду сделать? И, пожалуйста… Не надо меня обвинять в том, чего я ещё не совершил.

— Я и не…

У Напель широко распахнулись глаза. Она тоже не понимала его упрёков. А он продолжал:

— Да, да! Ты почему-то решила, что я такой и сякой и на меня надо давить какими-то непонятными… да, непонятными для меня страстями. Но, — он неожиданно для себя улыбнулся, потому что его позабавила двусмысленность того, что он хотел сказать после слова «страстями», и также неожиданно добавил: — Я согласен!

Она с какой-то детской беспомощностью посмотрела на него. Морщинка над бровями дрогнула и слегка расширилась, обнажая заметную складку кожи.

— Ты, Ваня… смешной, — сказала она серьёзно и чуть склонила голову к плечу. — И это мне нравится. Решительность твоя тоже. Но скажи мне, Ваня… Ты когда-нибудь убивал человека?

Вопрос Напель застал Ивана врасплох, обескуражил. Он уже считал, что никто и никогда теперь, когда он стал ходоком во времени, не спросит его о таком. Напель напомнила. Убивал ли он?.. Убивал ли, глотая пыль дорог или продираясь сквозь каменные завалы безымянных ущелий Афганистана?

Убивал ли он?..

В памяти, а затем перед взором, подобно вспышке, всплыла и развернулась картина первого в его жизни настоящего, а не учебного боя. Они, молодые и гордые сознанием выполняемого ими интернационального долга, пересекли границу. Но не проехали и ста километров вглубь чужой страны, как гулкий взрыв мины вздыбил и опрокинул их бронетранспортёр. Он, оглушённый и залитый кровью своих друзей, только что живых, здоровых и смеющихся после очередной острой реплики, срезал очередью из автомата группу каких-то людей, тоже стреляющих в него и в тех, кто уже не мог им ответить.

Он плохо помнил детали того боя, а сейчас вдруг увидел и услышал как наяву: надрывные крики, стоны, посвист пуль, косой горизонт и падающие фигурки от его очередей…

За тот бой он получил свою первую награду — первую Красную Звезду… Были и потом бои и ордена.

Но первый бой — убийством тогда это было или защитой?

До недавнего времени он считал — защитой. Но потом совсем по иному стал смотреть на себя и свои боевые заслуги. Наверное, всё-таки убивал… Но и защищал ведь! Себя и товарищей, что бы там сейчас об этом не говорили, особенно те, кто там не бывал, но имеет доступ к газете или телевидению, дабы крикнуть, плюнуть в лицо тем, кто там был, видел, воевал.

Да, он защищал беззащитных людей от безжалостных убийц. Защищал, но и… убивал…

— Убивал, — сказал он глухо. — Но не хочу об этом вспоминать. И… зачем тебе это знать? Зачем спрашиваешь? Разве я подавал повод к таким расспросам?

Напель прищурила глаза и не отозвалась на его вопросы, а задала свой:

— А если захотят убить тебя? Постой!.. Я, может быть, не так выразилась, — она быстро провела кончиком языка по пунцовым губам. — Пояс, Ваня, будут защищать. И таких защитников много.

— Та-ак, значит, — протянул Иван, суровея лицом. — Они меня, я их… Хорошенькая перспектива.

— Знаешь, Ваня, — печально произнесла Напель, словно пожалела его, — мне от тебя скрывать нечего. Я хочу, чтобы ты знал всю правду о них. Они вооружены. Конечно, их вооружение подстать средневековью, так диктует Пояс и режим поведения в нём, но… тебя здесь уже держат на примете, и никто не даст тебе просто так уйти через Закрытые Века вперёд, в будущее!

Он пристально посмотрел ей в лицо. Чистое и угрожающе-красивое.

— И ты?

— И я, Ваня!

— Что ж… — слегка дрогнувшим голосом сказал Иван, помедлил и добавил: — Спасибо за откровенность.

Они замолчали, каждый занятый своими мыслями.

Ивану стало тошно думать обо всём услышанном. Он поверил, он знал наверняка — именно так и будет, как говорить Напель. Его недавние надежды бесплотной тенью проскочить сквозь Пояс не имели под собой ничего, кроме легкомысленно-наивной уверенности в своих способностях ходить во времени.

Оказалось всё значительно сложнее и серьёзнее. Другие, более значимые и изощрённые силы, чем даже само время, ставшие здесь в неестественной, самой природе противной, застывшей полосе или тонкой мембране между прошлым и будущим, замаячили перед ним грозным препятствием. И знал он не только со слов Напель, а сам, как теперь ему казалось, изначально, сразу же после попадания в Пояс. Они не дадут ему просто так просочиться сквозь него и вернуться в родные времена. И в числе этих сил — Напель. Она вот даже не скрывает своей причастности к ним, хотя и представляет собой особую их часть, более приемлемую для него, что ли.

Но её циничная откровенность обезоруживала Ивана.

На него наваливалась безмерная усталость от её признания и невозможности противостоять ему.

Толкачёв откинулся на высокую, выше головы, спинку узкого кресла, прикрыл глаза.

— Но почему ты? — всё ещё ожидая чуда, спросил он её. — Ведь ты не защищаешь Пояс.

Она улыбнулась, но в глазах её читалась безмерная печаль, и Иван пожалел её, отчего заданный вопрос показался ему неуместным или, по крайней мере, лишним.

— Я, Ваня, тоже человек Прибоя, — произнесла она голосом, как будто больного, и потупила взгляд.

Ивана захлестнула волна нежности.

— Милая… Бедная…

— Не надо, — одними губами произнесла она. — Не надо так, Ваня. — И выпрямилась, подала вперёд восхитительную грудь — упругие полусферы захватывающей величины под полупрозрачной кисеёй платья, — и тут же твёрдо и строго, словно отгораживаясь от него и его ищущего взгляда, проговорила с какой-то непонятной неприязнью: — Не надо меня жалеть! И не такая уж я беззащитная и бедная, как ты тут только что возомнил обо мне.

Глаза её вспыхнули. Иван инстинктивно напрягся, ожидая неприятного эффекта первой встречи. Однако его не последовало. Складка на лбу Напель дрогнула, набухла и где-то в её глубине сверкнула зеркальная точка. И сразу же потухла.

«Сейчас она опять… заведётся и… мало ли что можно от неё ожидать», — подумал Иван и решил направить разговор в другое русло.

— Скажи, Напель. Закрытые Века, сколько их?

— Ч-чего? — посмотрела она на него с недоумением.

— Веков.

Она пожала плечами, всё ещё не уверенная, что правильно поняла ходока.

— Ни одного.

— Но название…

— А-а, — губы её сложились в презрительной полу усмешке. — Поясом Закрытых или Дурных Веков его называют те, кто ничего не знает о Поясе. В основе своей… это, конечно, Пояс. Может быть… На самом деле — это миг, тончайшая во временной протяжённости перегородка, разделившая естественный ток времени.

— Мне показалось иное.

— Вот именно, показалось!

— Нет-нет. Понимаешь ли, Напель, дорога времени, по которой я хожу, жёстко связана с длительностью времени и расстоянием, которое я преодолеваю в поле ходьбы. Став на неё и двигаясь по ней, я достаточно точно могу оценить, на сколько лет углубился в прошлое или вернулся в будущее. На этом правиле, а, по большому счёту, законе, строится вся система ориентации ходоков в поле времени. Впрочем… Я…

Он примолк, вспомнив, как ошибался в оценках, находясь во времени Прибоя.

— Говори, Ваня.

Она слушала его внимательно, чуть подав себя вперёд.

— Там, в Прибое, тоже есть подобная зависимость, но отличная от нормального течения времени. — И добавил, поясняя: — В тех временах, где я ходил до сих пор.

— Тут ты, наверное, прав, Ваня, хотя эффект пассивного движения во времени мне трудно понять. И всё-таки мне кажется, что у самого Пояса время для тебя ещё больше искажено. И чем ближе ты к нему подойдёшь, тем больше будешь ощущать нелинейность времени. На сколько лет ты оценил временной интервал Пояса?

— По предыдущему опыту, лет на шестьсот, а для Прибоя… тридцать-сорок… Но тогда, — сделал он неожиданное для себя открытие, — в Поясе вообще нет времени!? Хм… Как же тогда последовательность событий в моей жизни? Или твоей?