Георгий Мартынов - Каллисто Страница 60

— Дайте мне машину. Я поеду к нему.

— Машина всегда к вашим услугам, — ответил Штерн. — Но разве это так срочно?

— Я не могу ждать.

— Где же вы будете искать Куприянова? — спросил Козловский, который в продолжение всего разговора ласково и внимательно наблюдал за молодым человеком. — Не лучше ли подождать его здесь? Вы напрасно волнуетесь. Михаил Михайлович знает, что вы хотите ему сказать, как знаем это и мы. Теперь он одобряет ваше намерение.

— Теперь?.

— Сначала он был против. Но его убедили, что это нужно…

— Вы не знаете, что меня мучает, — перебил Широков.

— Возможно, — мягко сказал Козловский. — Многое может мучить человека перед таким шагом. Но вопрос о вашей пригодности к роли представителя Земли на Каллисто… — Широков в изумлении посмотрел на секретаря обкома. Козловский улыбнулся, — …давно обсужден и решен положительно, — докончил он.

Штерн положил руку на руку Широкова.

— Отбросьте от себя все сомнения, — сказал он. — Наша планета может только гордиться, что ее представителем будет такой человек, как вы. Велика и почетна задача, стоящая перед вами. Я дорого дал бы за то, чтобы быть на вашем месте, но годы… Идите вперед не оглядываясь!

— Ну так как же? — спросил Козловский. — Поедете искать Куприянова?

— Я подожду его, — сказал Широков.

— Михаил Михайлович хорошо знает вас, — сказал Штерн. — Он первый догадался обо всем. Правда, он противился вашему намерению, но потом, как вам сказал Николай Николаевич, понял, что это разумно и нужно.

Вопрос был рассмотрен со всех сторон. Вам об этом не говорили потому, что мы не хотели влиять на ваше решение. Мы и так были уверены в нем. Если бы вы передумали… Да что глупости говорить! Разве можно отказаться от такого великого дела! Вопрос заключался только в том, как отразится на вашем здоровье пребывание на Каллисто. По этому вопросу Куприянов советовался с Синьгом, и они пришли к заключению, что все будет в порядке…

— С Синьгом?

— А с кем же еще? Каллистяне очень полюбили вас и рады, что именно вы хотите посетить их родину.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше?

— А почему вы сами молчали? Единственное, что нас смущало, — это то, что вы полетите один.

— Смущало?.

— Да, но теперь больше не смущает, — сказал Штерн. — У вас нашелся товарищ.

Широков стремительно выпрямился.

— Кто? — порывисто спросил он.

Мгновенно мелькнуло воспоминание… Козловский изучал язык Каллисто… Неужели он?!.

— Георгий Николаевич Синяев, — ответил Штерн. — Его влечет то, что вас должно пугать, — двадцать два года полета на космическом корабле.

— Синяев…

— Вы как будто разочарованы? — спросил Козловский.

— Нет, но я думал… Мне показалось…

— Что это буду я? Скажу откровенно, имел такое намерение, но мне дали понять, что этого не следует делать. Я ведь не ученый и не могу принести большой пользы.

— Георгий Николаевич проделает на звездолете огромную работу, — сказал Штерн. — На корабле хорошие астрономические инструменты, и у него с избытком хватит дела на все двадцать два года. А вы получите товарища, с которым легче будет перенести долгую разлуку с Землей. Что ни говорите, а это нелегко. Вдвоем будет легче.

— Синяев не знает языка каллистян.

— Знает, правда, еще плохо, — сказал Козловский. — Вы помните, в лагере я говорил вам, что, кроме меня, еще один человек берет уроки у Лежнева.

— Давно он задумал это?

— Вероятно, тогда же, когда и вы. Но сказал об этом перед отъездом из лагеря.

— Это очень неожиданно, — сказал Широков. — И для меня очень радостно. У Георгия Николаевича есть семья?

— Да. Он, как и вы, не женат, но его родители живы. У него есть сестра и два брата. Ему указали на это обстоятельство, но он остался при своем решении. Я был у него, и он при мне говорил с ними. — Козловский нервно потер руки. (Широков хорошо знал этот жест, выражавший волнение.) Конечно, родителям тяжело. Они могут никогда больше не увидеть сына. Двадцать пять лет — не шутка. Его отец, старый коммунист, участник гражданской войны, понимает, что сын идет на великий подвиг. Он одобряет его. Сестра… братья, конечно, но мать… Что тут можно сделать? Но он тверд.

— Ему, должно быть, гораздо тяжелее, чем мне, — задумчиво сказал Широков.

Он сам был одинок. Его родители погибли во время Великой Отечест — венной войны в блокированном Ленинграде. Братьев и сестер не было.

Он был теперь совсем спокоен. Его желание встретило полное понимание и сочувствие. Куприянов, разговора с которым он боялся, по словам Козловского, не будет его отговаривать. Неожиданное известие, что он не окажется один на звездолете и на Каллисто, было не только приятно. Когда ему сказали, что у него есть товарищ, он понял причины своих колебаний. Это был страх перед полной оторванностью от людей, полным одиночеством среди каллистян, все же чуждых и не совсем понятных существ. Лететь на Каллисто вдвоем с молодым астрономом — это совсем не то, что одному.

— Его решение очень радостно для меня, — повторил Широков.

— Так же, как ваше для него, — сказал Штерн.

— Он обо мне знает?

— Пока еще нет, но, когда узнает, то будет, конечно, очень рад. Мы ведь и вам ничего не говорили о нем, пока вы сами не сказали о своем решении.

— В сущности говоря, — засмеялся Широков, — я вам ничего не говорил. Я только сказал, что хочу поговорить с Михаилом Михайловичем.

Несмотря на заверение Козловского, Широков с волнением ожидал приезда Куприянова. Он знал, каким тяжелым ударом является для профессора его решение, знал, каким чисто отцовским чувством любил его учитель. Но и ради него Широков не мог отказаться от полета на Каллисто.

Он ушел в отведенную ему комнату. До разговора с Куприяновым он не хотел ни с кем больше говорить и никого не хотел видеть.

Профессор приехал, как и обещал, в два часа. Должно быть, Штерн или Козловский сразу рассказали ему об утреннем разговоре, потому что не успел Широков, совладев со своим волнением, подойти к двери, как она открылась, и профессор сам вошел к нему.

Широков ожидал увидеть расстроенное лицо, услышать упреки в скрытности, но ошибся. Лицо Куприянова было таким же, как всегда.

Разговор получился гораздо проще, чем ожидал Широков. Только потом, вспоминая подробности этого разговора и выражение лица Куприянова, Широков понял, что внешнее спокойствие было маской, за которой профессор хотел скрыть свое истинное состояние.

Он не сказал ни одного слова упрека, подробно расспросил о планах Широкова и одобрил их. Поговорил даже о том, кого можно поставить на его место в институте.