Вячеслав Рыбаков - Се, творю Страница 60

Тетя Наташа оказалась дома, и это получилось очень удачно: ей тоже налили рюмку, и благодаря присутствию молодой красивой заботливой женщины шальная пьянка сразу обернулась триумфальным празднеством на высоком идейно-художественном уровне. Женщина, правда, как ей и положено, поначалу попыталась ввести ситуацию в правовое поле: в честь чего, мол? Вовка не знал, что и как ответить, и только выжидательно покосился на отца, стоявшего, точно застигнутый врасплох забулдыга, с прижатой к груди бутылью наперевес; отец помолчал, видимо, ища такой ответ, чтобы и ложью не замараться, и правды не раскрыть, и выдал просто, по-мужски: «Наташечка, надо. А что мы отмечаем – я тебе потом скажу. Когда сам пойму». Верная подруга облегченно вздохнула. «Да уж я понимаю, что раз взяли, значит, надо, – ответила она. – Мне важно знать, что вы что-то отмечаете, а не горе заливаете. Теперь я это знаю, и у меня гора с плеч». И больше она ни слова неуместного не сказала; взмахнула крылом, как царевна-лягушка, и на столе сразу, будто из широких рукавов, образовалась подходящая и, главное, умеренная закусь: чтобы и не натощак пить, и не обожраться до полного подавления искомых эффектов. И принялась щебетать о своем, о девичьем, о бытовом, о журналистском, чтобы и разговор за столом журчал, и молчать о своих загадочных достижениях мужики могли невозбранно. Цены тете Наташе не было, что факт, то факт.

Где-то на третьей рюмке Вовка не выдержал. Спросил: «Па, но все-таки – что это было?» Чуть захмелевший Журанков приложил палец к губам, но его, верно, тоже распирало и через мгновение он сам же губы свои и отверз: «Не знаю, сын. Надо статистику набирать. Квантовая память – это, конечно, чудесно и ветвлению весьма способствует, коли уж в этом смысле памятью обладает каждая частица. Но когда вторгаемся мы, наша активность для постоянно идущих природных процессов – избыточная, лишняя. Искажающая. Тогда на первый план выступает, похоже, то, что мы бы назвали целеполаганием. Мотивацией. Душевным состоянием. Наверняка это связано с более или менее вероятными состояниями будущего. И все, ни слова больше. Для осмысления понадобятся, может, сотни таких проб. У меня у самого мозги егозят, немедленно хочется все непротиворечиво разложить по полочкам, а хуже нет – анализировать нерепрезентативный материал. Давай со страшной силой веселиться». – «Слушаю я вас и нарадоваться не могу, – сказала раскрасневшаяся, очевидно счастливая тетя Наташа; в ней уже тоже грамм сто усвоилось. – Мужчины у меня – клад. Все о хозяйстве, о хозяйстве… Все в дом, все для семьи… Я как раз на днях прикидывала: пора диван с креслами перетягивать, повытерлись уже. Нерепрезентативный материал – это типа обивочная ткань подешевле?»

Остаток вечера они уж и не упомнить, о чем говорили – похоже, просто пробалагурили и прохохотали до сумерек. И еще танцевали: азартно тряслись втроем и извивались под музон, и Вовка даже падал на колени и кричал: «Ха!» и «Асса, кам тугезер!»

А когда биологи вернули истомившегося в одиночестве мыша, клятвенно заявив, что более энергичного, здорового и полноценного хвостатого они в жизни не видывали, и если, мол, таково и впрямь будет воздействие аэродинамического плазменного облака на случайно оказавшийся неподалеку живой организм, они бы согласны в этом облаке купаться по профсоюзным путевкам, – начался тот самый набор статистики, который позволил бы наконец счесть сумасшедшую, доселе на всей Земле не виданную удачу закономерным этапом систематической работы, открывающим путь к этапам следующим, еще более головокружительным.

Голохвостой чете пришлось теперь вкалывать не за страх, а за совесть. Бессмысленное, ни к чему путному не приводящее и даже самим мышам надоевшее лежание в фиксаторе кончилось.

Ребенок познания встал на ноги и побежал.

Четыре часа мышь маялся, безжалостно стиснутый буквально в метре от горки мелко нарезанных благоуханных ломтиков своего любимого сыра; точка переклейки была сориентирована как раз на верхний ломтик. Поначалу мышь лежал довольно спокойно, потом начал принюхиваться все более возбужденно, и усишки его то и дело высовывались наружу сквозь прутья клетки; в конце концов он весь извертелся и изошел на требовательный, негодующий писк: вы, мол, что, демоны, последнее разумение потеряли? меня же надо кормить, я есть хочу! Зато когда Журанков уронил свое сакраментальное «Старт», казалось, еще и лазеры не успели погаснуть, а мышь уже всем пузом шлепнулся на кучку вожделенных ломтиков. Не сразу он сообразил, какое счастье ему привалило; зато уж когда сообразил… Оттаскивать его пришлось, точно бульдога.

Девять часов подруга первопроходца томилась в той же фиксирующей клетке, регулярно кормимая и поимая Вовкой; она не испытывала никаких физических неудобств, кроме, разумеется, практически полной неподвижности – но еще и скуки, и отлучения от дома, где муж, для разнообразия оставленный экспериментаторами на сей раз в покое, без бдительного женского ока, конечно же, невесть чем занимался и мог натворить страшно сказать каких глупостей. На протяжении почти всего этого времени сам Журанков, как это бывало достаточно часто, пропадал там, где, по общему мнению, шла основная, по-настоящему важная работа – там чертили чертежники, там монтировали монтажники, там рассчитывали и моделировали конструкторы; там готовили многострадальный проект орбитального самолета – пусть уже и без надежды реализовать его самим, но с постоянно подпитываемой руководством надеждой по сходной цене передать его, когда придет пора, Космическому агентству. В лабораторном зале Вовка в очередной раз остался один – впервые так надолго. Поначалу он вообще напоминал себе здесь дрессированного шимпанзе – кнопки нажимать, загружать программы… Постепенно он осваивался, обучался, учился понимать и соображать (отец, конечно, срывался объяснять и помогать по первой же просьбе), и вот теперь, время от времени поднося яства и напитки уныло млеющей в фиксаторе миниатюрной пушистой даме, он занимался тем, что пытался опыта ради просчитать параметры вспышки перехода в пункт командования воздушно-космической обороны Америки – штаб-квартиру НОРАД в глубине горы Шайенн. В принципе, это было не более сложно, чем сделать расчеты на перенос мыша поближе к сыру.

Когда Журанков вернулся, Вовка был уже близок к победе и в душе своей даже слегка обиделся на отца за то, что тот не задержался еще хотя бы на полчаса. Тогда Вовка смог бы показать ему результат и спросить, много ли напортачил и если да, то в чем именно. Но виду он не подал, а молча сохранил итоги до лучших дней; ясно было, что они не за горами. Эксперименты шли один за другим.