Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. Страница 60

В поисках хороших стрелков для четвертого батальона, который никак не получалось набрать, меня надоумили проехать по старой засечной черте от Воронежа до Тамбова. Подобно казакам или восточным народам, в здешних гарнизонах любили нарезное оружие, и годных в егеря находилось достаточно. Но самым сильным впечатлением стало иное лицо России, ранее мной не виданное. Степенные несуетливые однодворцы, большие многолюдные села, плодородные черноземы, скирды хлеба, годами нетронутые за излишеством, — все разительно отличалось от нищих северных уездов. Могло показаться: передо мной другой народ, но здешние мужики прекрасно помнили, что предки их переселены с того самого севера дедом и отцом нынешнего государя для обороны рубежей от татар. Соединяя в себе крестьянина и воина, они чуждались холопства, но не имели присущего казакам своевольного разбойнического духа, и не поддались булавинцам в позапрошлом году.

Если смысл всей государственной мудрости — найти наилучшее для каждого народа сочетание свободы и порядка, двух начал, которые так трудно примирить, то русские деятели прошлого столетия, устроившие укрепленную линию, заслуживали высочайшей оценки! Жаль только, сей опыт не получил распространения. Первое, что замечает внимательный человек, приезжая в Россию, это приниженность и бесправие простонародья. Не только чиновник или офицер — любой солдат может ограбить мужика, если найдет, что у него взять, и тот даже не станет жаловаться, ибо бесполезно. Унижение, кое выказывает простой народ перед самым мелким царским служителем, можно сравнить только с пресмыкательством последнего перед царем. Конечно, перекос в отношениях сословий существует по всей Европе, но вряд ли найдется другая страна, где он настолько велик.

Впрочем, в то время я относил сие на счет древнего варварства, обреченного исчезнуть в ходе преобразований Петра, при усвоении русскими европейских понятий. Да и внимательным меня трудно было назвать: человек, увлеченный своим делом, мало что замечает вокруг. Так рудокоп из глубокой шахты не видит, что там на поверхности — цветущий сад или заросшие бурьяном развалины.

Людей я отправлял с офицерами отдельными партиями, по мере набора, а сам вернулся уже по зимнему пути, задержавшись для закупки хлеба. В тамбовской глуши четверть ржи стоила тридцать копеек, под Москвой — рубль, в Петербурге — до четырех рублей. Морозы наступили поздно, только под Рождество, и обозы не могли двинуться раньше. Новости, ожидавшие в Туле, будь я пятнадцатилетним юношей, привели бы меня в безумный восторг: первой стало объявление войны турецким султаном. Второй — приказ идти с полком на Украину, в распоряжение киевского воеводы Дмитрия Михайловича Голицына. Ниже квадратных букв писарского почерка, собственной Его Царского Величества мозолистой рукой коряво начертано: "Учинить по сему как наискоряе. Птръ". Разглядывая знакомую подпись, с летящим надстрочным «т», я прислушивался к своему сердцу: рад или не рад? Так и не найдя однозначного ответа, распорядился собрать офицеров, чтобы отдать приказания о подготовке к походу.

Сам порой удивляюсь, сколько мальчишества сохраняют некоторые люди под личиной взрослых (а иногда, скажу по секрету, и стариков). Оказывается, юнец, ночи просиживавший над книгами и мечтавший победителем въехать в Константинополь среди ликования освобожденных толп, никуда не делся. Под слоем спокойного цинизма наемника, готового воевать с кем угодно, если прикажут, в душе проснулся знакомый азарт и всплыли старые счеты к наследственным врагам. Против турок сражаться стоило не ради чинов или жалованья — я сам бы с радостью заплатил за это немалые деньги, если б они у меня были.

Однако взрослый человек во мне понимал, насколько эта война несвоевременна. Двумя годами раньше она была бы просто гибельна для России, теперь же грозила стране чрезмерными отягощениями и не позволяла увенчать победы над Швецией достойным миром. Насколько сильна Оттоманская Порта, неизвестно. В прошлой войне она уступила коалиции четырех христианских государств, ныне приходится рассчитывать на одного не слишком надежного союзника. По здравом размышлении, оборонительная стратегия показалась мне наиболее уместной.

В этой связи решение отправить Тульский полк в Киев было абсолютно логичным: мои солдаты блестяще показали себя как раз в обороне, на редутах. К тому же мы отдыхали и накапливали силы, пока остальные осаждали зачумленные ливонские города. Оставив необученный батальон в Туле готовить пополнение для трех остальных, я выступил навстречу своей детской мечте.

Восторженным юношей, мечтая о славе, я видел в войне одни баталии. Глупость, потому что война — это марши. Баталии в пропорции к ним — как праздник Пасхи к Великому посту. Что стоит шестисотверстный переход по России в середине зимы и многие ли полки на это способны, не буду рассказывать. Кто испытал такое — тот знает, кто не испытал — не поймет. С чувством законной гордости за успешно исполненный марш представившись киевскому воеводе, вначале я был неприятно поражен его высокомерием и аристократической спесью, являющими полную противоположность младшему брату: князь Михаил Михайлович отличался благородной простотой в обращении. Потом то ли я привык, то ли воевода смягчился, будучи пожалован присвоенным доселе одному Меншикову чином генерал-губернатора. Да и время не подходило для ссор: два татарских войска, каждое тысяч по тридцать-сорок, воевали Украину по обе стороны Днепра. На Правобережье главную опасность представляли, однако, не татары, а запорожцы, пришедшие вместе с ними в надежде взбунтовать здешних жителей. В довершение, против нас были поляки партии Потоцкого и шведы, посланные из Бендер неугомонным Карлом.

Годами десятью раньше польские власти попытались совсем искоренить казачество в своей части Украины, но добились лишь частичного успеха, ценой нескольких лет войны с собственными подданными. Там, где казаки склонились под шляхетской саблей, ненависть их раскалилась добела. Если бы сам дьявол явился на Брацлавщину с гетманским бунчуком в когтистой лапе, за ним бы тотчас выстроилось целое войско жаждущих восстановить свои попранные вольности. А Филипп Орлик, избранный мазепинцами после смерти прежнего вождя, никаких наружных адских признаков не имел и выглядел как приличный человек, ученый, ловкий, умеющий красно говорить и обещать все, что пожелаешь. Городки, ближние к Дикому полю, перешли на его сторону моментально, тысячи казаков пополнили враждебные силы. Земли по Роси и Днепру дышали другим духом: здесь Палий сумел удержать вольный уклад, и бунтовать было незачем. Хотя старый полковник умер в прошлом году, его люди унаследовали непримиримую ненависть к мазепинской партии и готовность биться с изменниками. Требовалось только поддержать их против многократно превосходящих числом неприятелей.