Леонид Юзефович - Поиск-83: Приключения. Фантастика Страница 60

Растения… С этим словом у Яснова был связан один случай из детства. Как потешались тогда над ним мальчишки, его одногодки! Что поделаешь — мальчишки всегда мальчишки. Они называли Ваню неженкой и даже девчонкой. Это сейчас, после долгих лет самовоспитания, он стал «каменным Иваном», волевым командиром легендарного «Призрака». А тогда?

Не любил Иван вспоминать тот эпизод. Было в нем что-то стыдное, сентиментальное. Но сейчас он возник перед ним со всеми подробностями, как будто это было вчера.

Одиннадцатилетний Ваня Яснов приметил за городом простенький полевой цветок. Он рос на пригорке и сиротливо качался на холодном ветру, почему-то вызывая у мальчика щемящую жалость. Со всеми предосторожностями он выкопал растеньице и перенес под окно своей комнаты. Ухаживал за ним, поливая питательными растворами. Но то ли почва оказалась неподходящей, то ли Ваня повредил корни — цветок медленно увядал и наконец засох совсем. Для мальчика это было первое горе в жизни — погибло что-то живое, бесконечно ему дорогое. Ваня чуть не заплакал, глядя на побуревшие лепестки и жалко поникшие стебли.

«А мы что сделали с Саном? — спрашивал сейчас себя Яснов. — Вырвали из родной почвы! Но корни, незримые душевные корни остались там. А что, если мальчик зачахнет, как тот цветок?» От таких мыслей Ивану стало не по себе. Утром он отправился не на космодром, а в «Хронос», к Жану Виардо. Недолюбливал его Иван, очень не хотелось ему встречаться с Виардо — человеком, который отлично знал о той глубоко запрятанной чувствительности, ранимости, которой Иван стыдился в себе. Жан будто видел его насквозь… Но встретиться с ним надо — Виардо был главным психологом «Хроноса».

Иван застал его в одной из лабораторий. Виардо стоял перед стеной-экраном и поочередно смотрел то на голографический портрет какого-то сотрудника «Хроноса», то на извивающиеся синусоиды и световые всплески.

«Занимается вивисекцией душ», — с иронией отметил Иван.

Психолог отвернулся и вопросительно взглянул на гостя.

— Мальчик тоскует… — начал Иван.

— Знаю, — остановил его Виардо и жестом пригласил сесть. — Многим казалось, что наш приемыш — натура простенькая, первобытная и что он легко, безболезненно войдет в нашу жизнь. Его, дескать только накорми, и он будет доволен.

— Я так не думал, — нахмурился Иван.

— Думал, — возразил Виардо. — Многие так думали. Между тем мальчик попал к нам в любопытнейшем возрасте, когда психика еще гибка, подвижна, пластична. Хуже было бы, если бы у нас оказался первобытный охотник с окостеневшими рефлексами и представлениями, с застывшими нейронными связями. А Сан еще не успел огрубеть, затвердеть душой в своем суровом мире, этом царстве необходимости. И вот он попадает к нам — в царство свободы. Здесь-то и начинает формироваться интересный и сложный характер. Многих смущает, что Сан плохо усваивает абстрактные науки. Что поделаешь, вырос он в стихии конкретного мифологического мышления. В этом его известный недостаток, но в этом же его преимущество. Величайшее! Сан знает не меньше наших детей. Только его знания другие. Он умеет пользоваться дротиком и идти по следу зверя; он понимает пение птиц и чувствует движение соков в стеблях трав. Информацию о внешнем мире он воспринимал иначе, чем наши дети. Он ее впитывал. Сан с малых лет жил жизнью стихий, вдыхал их запахи, окунался в травы и росы, в туманы и звездный блеск.

— Изящно сказано!

— Не ехидничай. Знаю, что недолюбливаешь меня… Но вернемся к Сану. В своем веке он прошел суровую, но неоценимую жизненную школу. Пульсы и ритм природы он чувствует, как собственный пульс. И у нас он пройдет хорошую школу. Думаю, что Сан найдет у нас свое место, совмещая в себе мудрость двух эпох.

— Мудрость двух эпох? — усмехнулся Иван. — Ну уж загнул!

— Если и загнул, то незначительно, — стоял на своем Виардо. — Рядом с тобой живет сын Октавиана — Антон. Наш сегодняшний мальчишка. Никогда не знал лишений, страданий, тоски по утраченной родине. Это хорошо или плохо? Коварнейший вопрос, однозначного ответа никто не даст. Антон, конечно, многого добьется, ибо у него спокойный, рассудительный, целеустремленный характер. Но если хочешь знать, тоскующий, мятущийся Сан мне симпатичнее.

— Мне тоже.

— Так чего же ты хочешь? — удивился Виардо.

— Мальчик страдает. Ведь вы, психологи, как-то можете приглушить воспоминания, даже отсечь их.

— Отсечь! — Виардо в негодовании всплеснул руками и вскочил на ноги. — Да ты понимаешь, что предлагаешь? Хирургическое вмешательство в психику! Предлагаешь лепить психику по своему произволу, лишать людей индивидуальности, превращать их в роботов. Это же фашизм!

«Ну, разошелся», — с неудовольствием подумал Иван. Но психолог быстро взял себя в руки, сел и спокойным, даже учтивым тоном продолжал:

— Да, технически нам многое доступно. Но согласись, что лечить человека от тоски по родине так же нелепо, как лечить, например от безответной любви, от переживаний вообще. За мальчиком мы, конечно, наблюдаем, но не будем грубо вмешиваться в естественное развитие души. А она у него уже необратимо переросла каменный век. Правда, иногда он кажется себе слишком «первобытным». В такие минуты посматривает в зеркало на свои зубы. Ты замечал? Но это со временем пройдет, ибо зубы у него нормальные. Только поострее, чем у нас… А вообще Сан склонен к сильным колебаниям настроений. Амплитуда колебаний великовата, но в общем в пределах нормы. У кого не бывает порой беспричинных переходов от печали к радости и наоборот? У кого не бывает своих недостатков? Разве что у роботов! Но даже роботы перенимают мелкие человеческие слабости, чтобы больше походить на живых людей… Еще в старину понимали: недостатки людей — продолжение их достоинств. Я, например вспыльчив, легко взрываюсь. Твой друг, глава нашего института, Октавиан Красс иногда нерешителен в острых ситуациях. Но хирургически срезав у Октавиана нерешительность, мы тем самым задели бы другие душевные струны и лишились бы, вероятно, одареннейшего ученого, обладающего редкой способностью выбирать из веера многочисленных вариантов одно-единственное верное решение. Или возьмем тебя.

Иван поморщился: начинается!

— В космофлоте ты славишься холодным самообладанием, твердой волей. Иной раз становишься несколько неуживчивым, как, например, сейчас, обрастаешь этакой колючей иронией, — Виардо мягко улыбался. — Однако члены твоего экипажа не только уважают, но и любят, тянутся к тебе. Почему? Да потому, что за жесткой требовательностью, за твоими колючими репликами они чувствуют беспредельную доброту, даже нежность и ранимость.