Дэвид Дрейк - Мишень Страница 60

Голова одного из техников лежала лицом вверх в облаке рыжих волос. Первый выстрел риллианина пробил в скале конус длиной тридцать метров и уничтожил все на своем пути.

Рядом с останками техника лежал обезглавленный труп, который при жизни звался Диком Квинтом.

Сэм остановился около бреши, пробитой риллианином в баррикаде. Элла пыталась подняться: ноги дрожали и не слушались. Судя по выражению ее лица, она до конца не верила, что осталась в живых. Сэм чувствовал то же. Он обнял ее за талию и приподнял. Объятие было так крепко, что ей стало бы больно, если бы не шок.

В глазах Йетса были слезы. Частью из-за пыли, частью из-за озона, насытившего атмосферу разрушенного модуля, а еще из-за...

Он искал Джонса.

От маленького ученого ничего не осталось. Он вовремя понял, что надо делать, чтобы спасти их жизни, и пожертвовал своей.

Не осталось ничего, кроме памяти.

37. ПОДСЧЕТ ПОТЕРЬ

Когда риллианин был убит людьми и кирианин спасен, единство стремлений и чувств людей кончилось. Но кое-что было общее. Страх. Радость. Сомнения и паранойя. И была скорбь, такая, что потрясла и оглушила Шеннона.

В отличие от души риллианина, чьим домом было другое измерение, души убитых в модуле 20 людей коснулись сердца Шеннона, когда отлетали. Все они ушли: инженеры и техники, рыжеволосый, Квинт. Даже Джонс, который пошел другой дорогой, ушел из этой вселенной.

Шеннон пытался защититься от волны горя, излучаемого его союзниками-людьми. Благодатный шок немного притупил его восприятие. Он понял - не разумом, а душой, что они не могут ни слышать, ни видеть души погибших. Этим объяснялась ярость в бою их воинов: таким образом Йетс и Есилькова трансформировали свой страх, который не парализовал, а стимулировал их. Но от понимания этого не стало легче переносить водопад несдерживаемых эмоций в комнате.

Дикость их чувств угрожала затопить его, унести, заставить забыть все, что он знал о жизни, и все, что было ему дорого, забыть благородство своего долга, важность осмысленных поступков. Никто из этих детей природы не понимал значения дара, не чувствовал еще самого дара - пути ко всепониманию.

Когда риллианин пал и его скафандр исчез, Шеннона охватила паника, черная и глубокая, как пропасть между людьми и кирианами.

Они сами лишили себя шанса, когда их грубые магниты сокрушили риллианина. Они убивали инстинктивно. Их нельзя было остановить аргументами. Как и риллиане, они были запрограммированы на убийство. Генетическая информация, которая сделала их господствующим видом на их родной планете, включала смертоносные рефлексы без согласия разума. Не важно, что они обещали Шеннону, они искренне верили, что сдержат обещание, ибо, встретившись с угрозой, они устраняли ее радикально или погибали, пытаясь это сделать.

Судьба человека по имени Джонс, бесспорно, доказала это. Джонс продемонстрировал генетически заложенный альтруизм: он принес себя в жертву во имя выживания группы. Так как не было возможности убедить людей, что живой риллианин тоже может помочь выживанию группы, эта человеческая черта еще доставит Шеннону много хлопот в будущем.

В будущем. Когда придет следующий риллианин. А это неизбежно. Подавленный Шеннон сидел на пожарной лестнице, опираясь подбородком о кулак (шлем он уже снял), и думал.

"Когда ураган людского горя и страха уляжется, думать будет легче", говорил он себе. А пока они блокировали его мозг и нервы своим излучением. Они искали виновных среди выживших, обвиняли друг друга, кричали друг на друга, вспоминая, кто как действовал, пряча страх за грубостью.

Запах сожженных людей - мертвых людей - особенно беспокоил его. Даже Бредли, которая стояла, прислонившись к стене, чувствовала себя от этого плохо. Ее вырвало прямо на баррикаду, и запах человеческой рвоты тоже оказался неприятным среди вони от горелых волос и сожженного мяса, свернувшейся крови, разорванных кишок, выделенного людьми в минуту страха кала. Шеннон знал, что запах состоит из летучих молекул, но от этого было не легче. Он сузил как мог ноздри и молился, чтобы не заболеть, с трудом удерживаясь от могучего желания надеть шлем. Этого делать было нельзя, в шлеме люди могли его испугаться, а это было опасно для него самого.

Выжившие были напряжены до предела, тревога усиливалась криками раненых, некоторые из которых старались не стонать, когда их могли слышать другие.

Те немногие, кто не был ранен, бродили по разрушенной лаборатории. Йетс, Есилькова, двое оперативников Маклеода, трое в форме, которых Шеннон не знал, - в них чувствовалась черная маниакальная сила, от которой ему было страшно.

Йетс громко задавал вопросы, ответы на которые были известны только мертвым ученым: Квинту и Джонсу.

А Есилькова несколько раз украдкой взглянула на Шеннона. На плечо себе она повесила оружие риллианина, приспособив для этой цели ремень от своих брюк.

Именно Бредли в конце концов заставила Шеннона подняться со ступеньки, на которой он сидел, и направиться к ней. По дороге он слышал и разбирал слова людей, а не только общую интонацию их разговоров.

Он приблизился к Бредли, желая утешить ее, чтобы она прекратила свое излучение и он смог подумать. Он обошел груду дымящихся обломков и особенно осторожно миновал обезглавленное тело Квинта, когда до него долетели обрывки фраз:

- ...надо сообщить в Советскую миссию: здесь ничего не осталось, никаких секретных приборов или информации. Нам нужна помощь...

- Соня, сначала позаботимся о раненых. И произведем подсчет убитых. И узнаем, есть ли еще директорат безопасности или мы - все, что от него осталось. Хочешь поговорить со своими - пойди и найди Султаняна. Но это _после того_, как мы выясним, что кирианин устроил с голотанком и можем ли мы это повторить. Я хочу просмотреть запись. Риллианин прошел прямо через дверь, и все это зафиксировано. Я не знаю, как Шеннон смог подключить фрактальную геометрическую программу к...

Шеннон встал возле Бредли.

- Элла Бредли, - сказал он мягко, обращаясь к человеческой женщине. Горе нет, ребенок нуждается в Бредли. Думай жизнь, не смерть. Смерть дверь, Бредли. Как риллианин, когда идет сквозь дверь, не можешь видеть другую сторону. Но сторона есть. Пусть сердце бьется, Бредли. Жива сейчас. После жизни - потом. Будь здесь, Бредли. Не посылай Шеннону боль. Живи для Бредли и ребенка. Время пришло сказать отцу.

- Господи, Шеннон! - воскликнула она, поднимая на него глаза, которые снова грозили наполниться водой. - Если ты скажешь Тингу о беременности после всего этого, я тебе никогда не прощу.

- Не простишь что? - он вглядывался в ее лицо в поисках объяснения, но видел только боль и гнев. Может быть, дело опять в языковом барьере... Бредли, объясни, почему отец не знать. Должен знать.