Сергей Герасимов - Часть той силы Страница 60

– Что такое брызгуны? – спросил Ложкин. – Это тоже игрушки? Почему они причесываются и читают книги?

– Насчет последнего – ничего не могу сказать. Может быть причуда эволюции. Первоначально они были устройствами для катания на воде. Вроде надувных бананов, вы понимаете. Очень полезная вещь на пляже. Конечно, они тоже игрушки, но большие игрушки. Предполагалось что-то вроде водяных сражений, когда целая компания веселых отдыхающих сталкивает в воду другую компанию. Брызгуны всегда умели быстро двигаться, таранить и стрелять. Умели сражаться и догонять. Я имею в виду, что в них заложены элементарные агрессивные инстинкты. Когда озеро стало превращаться в болото, с ними случилось вот это… И вот мы здесь. Я нравлюсь вам, правда?

– Пошел ты к черту! – ответил Ложкин.

– Увы, я не могу этого сделать. Я ведь сам черт. Но хочу вас предупредить. Здешний воздух ядовит. Чем дольше вы остаетесь здесь, тем более детской становится ваша психика. Вы уже стали сердиться, как ребенок. Вы уже принимаете игрушки за живые существа, что полный абсурд. А через несколько дней вы необратимо впадете в детство. С точки зрения тех, кто меня создал, это хорошо. Но они ведь не спрашивали вашего мнения на этот счет. А теперь я нравлюсь вам?

– Оскар Уайльд был гомиком? – вспомнил Ложкин.

– Это общеизвестный факт, – ответил дьявол.

– Тогда избавь меня от своего присутствия. Желательно, навсегда… Кстати, куда делся крокодил?

– Я его побрал, согласно вашему, выраженному вслух, желанию. Что это у вас в руках? Надеюсь, не лист протейника?

– Он самый, – ответил Ложкин.

– Обращайтесь с ним осторожнее. И не выставляйте на солнце. Протейник это не растение, а скорее, насекомое особенной формы, которое питается энергией электрического света. Прямой солнечный свет может оказаться для него смертелен. Лист – это его личинка. Она может питаться вашими собственными биотоками.

– Моими биотоками?

– Биотоками вашего мозга. Старайтесь не прикасаться к ней мокрыми пальцами. Это ведь вам не что-нибудь, это настоящий лист протейника.

51. Лист протейника…

Лист протейника привел его к пещере. Пещера виднелась у подножия скалы странной формы, длинной и геометрически изогнутой, как ятаган. Вполне возможно, что скала была искусственного происхождения, тем более что геология окрестностей Еламово не предполагала наличия подобных монолитов. Но лист указывал точно на входное отверстие, довольно узкое и низкое.

Ложкин нагнулся и протиснулся внутрь. Внутри, за коротким и низким проходом со стенами из необработанного камня, неожиданно оказался широкий чистый коридор, плавно заворачивающий вправо. Высота потолка была метров десять, не меньше; по потолку шли два ряда ламп, матово светящихся молочно-белым сиянием. Пол, по первому впечатлению, был деревянным, но не паркетным или дощатым, а словно монолитным, будто вырезанным из единого монструозного ствола мамонтового дерева. Слегка пахло смолой и хвоей. Где-то вдалеке играла музыка, настолько тихая, что мелодию невозможно было узнать. Стены были украшены богатой гипсовой лепниной.

На стене висели картины, каждая в человеческий рост. Это были портреты, и на первом из них Ложкин узнал самого себя. Картина была выполнена очень профессионально и очень реалистично. На портрете жил еще прошлый Ложкин, тот, которого больше не существовало: серьезный человек с внимательными глазами и пухлым подбородком, – а никак не та худая и загорелая бестия, в которую он превратился сейчас. Ложкин протянул руку и коснулся темного потрескавшегося лака, который, как казалось, говорил о почтенной давности полотна. В этот момент портрет ожил и заговорил.

– Иди дальше, – сказал Ложкин с портрета, – разговор с самим собой тебе ничего не даст.

– Я понимаю, – ответил настоящий Ложкин, почти не удивившись, – но у меня всегда были вопросы, которые я хотел задать сам себе. Кто я? Для чего я живу на свете? Почему я живу не так, как хочу? Почему порой я позволяю себе предать самого себя?

– Я хотел бы задать тебе те же вопросы, – сказал Ложкин с портрета, – и даже многие другие, но знаю, что ты не сможешь мне ответить. Иди дальше.

Следующая картина была метрах в десяти от первой. На ней Ложкин увидел своего отца, такого, каким он запомнился, и каким он был всегда, напряженного, худого как узник концлагеря или как чемпион-марафонец. Затем была мать, совсем молодая, голубоглазая и наивная с виду девушка в легком осеннем пальто. Вскоре он увидел портрет человека, который, возможно, был его дедом: рыжего высокого парня с потным недовольным лицом. Таким, скорее всего, был дед лет шестьдесят назад.

Внизу, у картины, рос чахлый кустик с десятком листков. Судя по их форме, это невзрачное растение и было тем самым великолепным протейником. Растение поднималось прямо из деревянного пола, словно оно было веткой на горизонтальном стволе. Растение – или насекомое? Ложкин лизнул указательный палец и прикоснулся к листу.

Сразу же все вокруг него приобрело густой синий оттенок. Он увидел трех обнаженных девушек, спокойно идущих по коридору мимо него. Девушки были полупрозрачны, но, тем не менее, настолько женственны и телесны, что смотреть на них было мукой. Ложкин отдернул палец, и цвета восстановились. Галерея снова была пуста. Личинка, которая питается биотоками моего мозга? – подумал он. – Только этого не хватало. Дьявольское наваждение, не более того. Он коснулся листа еще раз, – и увидел на этот раз огромную жабью морду, вытаращившую на него глаза. Уходившие девушки просвечивались сквозь нее.

Лист ощутимо тянул вперед, – так, будто был намагничен. На побегах протейника имелось несколько голых черешков, с которых в свое время сорвали листья. Один из черешков начал двигаться вверх, узнав свой лист и притягиваясь к нему. Он двигался так, будто был неторопливой гусеницей, ползущей по стеблю. Ложкин протянул лист, и тот прирос, встал на свое место. Ветви заколыхались, и листья вдруг превратились в пучки игл, между которыми затрещали синие искры. Запахло озоном. Потом иглы снова стали листьями, но не зелеными, а прозрачными и мясистыми, похожими на маленьких медуз. После этого листья превратились в маленькие волосатые уши, потом в крылья, наподобие крылышек стрекоз, и, наконец, снова стали обычными зелеными листьями. Протейник успокоился.

Итак, именно сюда он и шел. Портрет деда был прямо перед ним.

Ложкин протянул руку вперед, собираясь оживить картину, но затем передумал и двинулся дальше вдоль галереи.

Следующие лица были незнакомыми, но Ложкин не сомневался, что видел портреты своих все более дальних предков. Проведя несложные подсчеты, он обнаружил единственную картину, которая могла быть портретом его прапрапрадеда. С картины смотрел на него худой бородатый светловолосый человек средних лет, одетый во что-то вроде фуфайки. Спокойное и слегка ироничное выражение глаз никак не вязалось с тем, что знал Ложкин об этом человеке. Это был тот самый человек, с которого все и началось, – прапрапрадед Василий.