Яцек Дукай - Лёд Страница 62

Панна Мукляновичувна глядела на меня с растущим испугом.

— Боже Великий, вы его убили!

— Что? — отшатнулся я. — Вы что, не слушали того, что я говорил?

— Слушала. Как вы все говорили. И говорили. И говорили. Раны Иисусовы, все говорили и говорили. — Она заслонила ручкой рот. — Это вы убили его!

— Минуту назад вы сами представили мне алиби!

— Ну и что. Тоже мне, алиби. Я же вижу.

Застонав от отчаяния, я-оно стукнулось головой о дверки служебного шкафчика, так что внутри что-то зловеще загрохотало.

Елена вздернула подбородок.

— Если не Пелку, так кого-то другого. Но это висит на вашей совести. Может, в Екатеринбурге? Ну, признайтесь же, я никому не скажу, честное слово.

— Поздравляю. И вправду, ну кто устоит перед вашими дедукциями? Дрожите, преступники. Желаю успеха.

Я-оно поднялось с места.

Елена схватила за полу пиджака.

— Прошу прощения. Ну, пан Бенедикт, не злитесь. — Она тоже отодвинула стакан и встала, инстинктивно выглаживая юбку и выравнивая рукава, расцветшие гипюровыми кружевами. — Я только хочу помочь. Честное слово.

В замешательстве она искала подходящих слов — откровенных, не слишком откровенных. Ни с того, ни с сего, вернулось воспоминание сконфуженной Кристин Филипов. Вот в чем разница, подумало я-оно, эта тень взрослости, именно туг проходит линия раздела.

— Вы правы, — тихо сказала она, — со мной всегда так, только что вычитаю, придумаю, что увижу в окно или что подслушаю. Ну, разрешите. Я до утра не могла заснуть. — Девушка дрожащими пальцами потянулась в глубины рукава, под жемчужные шелка, и выловила смятый листок. — Я записала их по фамилиям и по занимаемым местам, поскольку госпожа Блютфельд всех не знает. Сорок пять подозреваемых из первого класса, один из них и должен быть тем человеком, кто покушается на доктора Теслу, на вас… И вот, достаточно будет вычеркивать, пока, пока… возьмите, пожалуйста.

Я-оно взяло ее ладонь — птичье запястье, хрупкая веточка кости — и прижало ее к губам, несколько неуклюже, боком, та сопротивлялась, придержало эту холодную ручку возле губ еще мгновение, и еще.

— Это ведь поездка, панна Елена, пока она длится, убийцей могу быть и я.

И в этом тесном, душном, нагретом солнцем и человеческими телами помещении, где за дюжинами дверок добро проводников звонит и трещит в ритм железного барабана, тук-тук-тук-ТУК, а доносящийся из-за стен говор и утренняя ссора ни на секунду не позволяют забыть о близости десятков чужих людей, здесь и сейчас наступает это мгновение понимания — мгновение молчания, когда мысль и смысл протекают от человека к человеку не искаженные ограничениями межчеловеческого языка. Понимание, достигнутое в ходе неназванной игры, и только лишь потому, только из-за этого возможное — в игре без правил, ставок и цели.

Поскольку же девушка отводит глаза в сторону, поднимает уголки губ, вторую руку машинально подводит к бархотке, отводит эту руку, вкладывает ее в желтый поток света, поворачивает — понятное дело, я-оно глядит уже на эту вторую, ярко освещенную ладонь, а не на лицо панны, на ладонь, раненую птицу на солнце, берет и ее; был ли это хороший, победный ход, теперь можно прижать девушку, а можно и оттолкнуть, но не сильно, служебное купе тесное — она же поднимает взгляд, глядит без улыбки; да, она понимает то, что не было сказано, пожатие запястья, дрожь пальцев, слова, значащие нечто иное, ничего не значащие; пока длится поездка, я-оно может быть и убийцей; это видно в ее темных глазах, в пульсации голубых жилок под тонкой кожей — она поняла. Что конкретно? То, чего невозможно высказать.

— Ой, ой, прошу прощения, ваши благородия, сами видите, что у меня тут на голове, нет, я не прогоняю, но дело служебное…

Ну, раз служебное…

Я-оно вышло в коридор. Пассажиры купейного вагона приглядывались исподлобья, но и с любопытством — сбитые в самом конце вагона: участники ссоры с багровыми лицами и остальные, развлекающиеся за их счет. Я-оно потянуло панну Елену подальше от этого сборища. Ведь здесь повсюду кто-нибудь смотрит, кто-нибудь слушает.

Панна Мукляновичувна оглянулась через плечо.

— Что у них там случилось?

— Наверняка кто-то у них ночью водку выпил, а виноватого нет, транссибирские гномики. Пошли. Где там этот ваш список?

Та расправила листок на вагонном окне. Летнее солнце просвечивало бумагу и черные чернила; у нее был мелкий, регулярный почерк — буквочки низенькие, кругленькие, собранные в ровненьких рядочках.

— Вы говорите, уже кого-то уже вычеркнули — кого же? Князя? Княгиню? Ведь женщин вы тоже учитывали, правда?

— Да.

— Можно вычеркнуть госпожу Филипов, ту самую молодую спутницу доктора Теслы.

— Ах, да. Сорок четыре.

— А тетка Урсула? А вы сами?

— Слушаю?

— А я?

— Что?

— Можете вы подтвердить, что это не я был выслан на погибель доктора Теслы?

— Но ведь вас тоже…

— Прекрасный способ, чтобы войти в доверие доктора, не правда ли?

— Мы уже говорили об этом — Министерство Зимы вас послало, к отцу лютовому, как я слышала.

— Министерство, но какая петербургская фракция? Ледняки? Оттепельники?

— Вы все смеетесь надо мной.

— Боже упаси.

Теперь она глядела уже подозрительно, момент понимания давно прошел, снова текли слова, слова, слова.

— Вы хотите, чтобы я подозревала всех, даже вас, даже себя саму. Так мы никогда террориста не найдем.

Я-оно прошло в следующий вагон, придержав дверь перед девушкой. Она где-то поставила пятно на белой блузке, теперь машинально опирала материю, послюнив палец. Я-оно подало ей платочек.

— Вот если бы я как раз убивал доктора на ваших глазах, тогда вы могли бы утверждать: это он. Зато в прошлом, в будущем — столько же убийц, сколько и возможностей.

— Но ведь дело заключается в том, чтобы схватить его до того, как он успеет убить!

— То есть, мы должны выследить — что? Вероятность?

— Спасибо, — вернула она платок. — Я уже понятия не имею, как с вами разговаривать. Ведь это ваша головная боль, а не моя. А вы все крутите и крутите. Один из них, — махнула Елена листком, — является человеком ледняков, и он прекрасно знает, зачем он едет в Иркутск, и что он должен сделать.

— Вовсе даже наоборот. Мы имеем сорок семь наполовину убийц, — щелкнуло я-оно пальцем по бумажке, — из которых каждый является и не является ледняцким агентом, планирует и не планирует убийство, знает и не знает, что делает.