Владимир Яценко - Бог одержимых (сборник) Страница 62

И в институте для этого учиться совсем не обязательно.

Зло меня разобрало, — вот что. Уж такие они чистенькие, такие правильные. А мы с Михой, значит, быдло коммунальное? Лимита неумытая? Наверное, от этих самых мыслей я у них и спросил:

— А как вы думаете, профессора недоученные, отчего район наш чертановским зовут?

Скривился Ваван. Сразу видно, — не знает. И Юлька опять пятнами пошла. Только у ней другое, — на "профессоров" решила обидеться.

Молчат. Оба. Тогда я им издалека намёк делаю:

— "Чертаново" не от слова "чёрт", въезжаете? А от слова "черта". Выселки наши долгое время далеко за чертой города были. Это сейчас город на нас наступил и дальше пошёл, не отряхиваясь. Но мы-то — люди. Какой бы жизнь у нас ни была…

Тут уже Миха меня успокаивать сподобился:

— Заноза, ты чего?

Видать крепко он за свой полтинник волнуется. Не боись, Влом! — никуда эти воротнички от нас не денутся. И получишь ты свой полтинник, братела, да и мой в прицепе. Заноза подачками брезгует. Заноза чего надо — сам берёт…

— А вы в другую сторону пробовали? — дальше намекаю. — Не спрашивать, а слушать?

— Что? — разевает рот Ваван.

— Как это? — вскидывается Юлька.

— Да, — говорю, — в институтах такому не учат. Могу по буквам: если мы не знаем, о чём спрашиваем, то, может, разберём, чего нам скажут?

— Кто? — беспокоится Миха.

— Ну, точка их ядрёная, — поясняю ему, и сразу злость куда-то девается. — Которая про нас всё знает. Сейчас ведь как: вы длинно спрашиваете. А точка коротко отвечает. А пусть она тоже побухтит. Какой вопрос — такой ответ.

Смотрю в их лица светлые и вижу: не догоняют. Объясняю ещё раз:

— Представьте, вас всю ночь в цугундере о чём-то допрашивают, а наутро дают протокол подписать. А там всего-то два ответа на выбор даётся "да" или "нет". Как? Выберете да подпишете?

— Ёлы-палы, — стонет Ваван. — Кела! Да тебе цены нет!

Ну, я молчу, ясное дело. Потому что скромный. Только почему же это "нет"? В полтинник заценили…

Юлька тоже не скупится:

— Ты — гений, Коля. Ребята, вы посидите пока, а мы тут быстренько…

Ух, как им идея моя понравилась!

Как начали они про потенциалы да обратную связь судачить, что сразу стало ясно: без меня бы мировая наука ещё долго под забором отхаркивалась, да от большой дороги к вершинам человеческой мысли пряталась.

Приятно, конечно. Даже показалось на минутку, будто я в их тусовку попал. Будто я — как они. Учёный… Не шалам-балам… Батяня был бы доволен. До самой смерти ведь мечтал, чтоб из меня какой-то толк вышел. Только я думаю, что толк этот вышел из меня ещё в детстве, когда старшие в карты играли на мои подзатыльники. Они, значит, играют, а подзатыльники мне достаются. Вот толк и вышел. И куда-то ушёл. С концами. Наверное, уже тогда я карты полюбил. Сила в них…

— Я и паять могу, — говорю. — Образование имеется. Давайте, помогу чего надо…

— Значит так, — снисходит Ваван до объяснений. — Ответ будем принимать не по среднеинтегральному равновесному положению стрелки-коромысла весов, а по флуктуации натяжения скручивания нити. У нас как раз и тензодатчики есть, и усилители. И головных телефонов парочка…

— Ты с ума сошёл! — шипит Юлька. — Если ты о наушниках от папиного "панасоника"…

Можно, конечно, и дальше рассказывать, как они до ночи кричали друг на друга. Как перестраивали, перепаивали, переделывали…

Только остались мы с Михой в ту ночь в сарае. И сказать по правде, что там у меня в ушах нашумело — не разобрал. Выходил ночью до ветру несколько раз — это да. Было, конечно. Так что же вы хотите? На то и пиво. Но наушники к соответствующим отверстиям на голове прикладывать не забывал. А как там у Михи дело было… что я — конвой брату своему?

Наутро, ещё четырёх не было, тронул меня за плечо Миха. И я, представьте, сразу проснулся.

И понял, что дело дрянь.

В сарае — светло. Студенты подсветку включённой оставили. Вижу: Миха стоит ровно. Глаза широко открыты, да только не видит он меня. И такое впечатление, что ничего он не видит. Только я ведь тоже спросонок мало чего разберу. Знаете ведь, как бывает: поднять — подняли, а разбудить забыли. Но трезвость в голове — капитальная. Какая-то цельность такая. Непривычная.

Я такое впервые у глазника прочувствовал. Когда меня на очки пытались подсадить. Мама дорогая! Я чуть не завыл от ужаса. Так вот как они все, оказывается, выглядят! Люди-то! И отказался я от очков. Не хочу на такой мир смотреть. Лучше уж отсюда, из тумана за ним подсматривать…

Я почему вспомнил тот случай, — такие же ощущения. Только не по зрительным делам. А по общему настроению…

И Миха. Стоит, значит, рядом с моим лежаком. Держит руку у меня на плече, а длань у него — ого!

И говорит, задумчиво так:

— Николай, а где бы это сейчас на рояле можно было поиграть?

Сдурел брат однако. Эк его расколбасило!

— Ты, Михаил, того, — говорю. — Остынь. Это у тебя вчерашнее пиво перебродило. А для этих дел рояль не нужен. Уборная во дворе, а также щели между гаражами имеются…

— Нет, — говорит Миха. Кротко так говорит, будто с бабушкой своей, Ларисой Матвевной, царствие ей небесное, разговаривает. — Это не пиво. Это машинка твоего Козыря чего-то у меня в груди ворочает. Тошно мне, Коля. Помоги. Дозарезу нужен рояль… Срочно.

— Где же я тебе, Миха, рояль найду? — спрашиваю ласково. — Пианино ещё куда ни шло. В детском саду стоит. Но рояль? Разве что у Сергеича в казино. Так до туда пёхом… и кто же нас туда пустит?

— Ладно, — соглашается Миха. Будто уговорил я его. Сподвиг на что-то путёвое. — Пусть будет пианино. Только срочно. Во где стоит… — И на горло себе показывает.

Вот и хорошо, думаю. До детсада две остановки трамваем. Пока дойдём, может, и без пианино найдёт, где облегчиться. Видать шибко много раков было. И пиво импортное, смерть патриотам.

Оделись мы. Сарай заперли, к детсаду двинули. Темно. Только месяц в полнакала присвечивает. Соловьи ещё не проснулись, зато сверчки разрываются, кузнечики… И что характерно — идём ровно, без крена и сбоев.

Ходко идём. Быстрым шагом. Чуть ли не в ногу.

Так что все мои надежды, что пока дойдём, пианино без надобности станет, рухнули. Вскоре и наш первый по жизни изолятор показался, где годки свои младые мы всей компанией мотали. Детский сад называется. Окна тёмные, забор покосившийся, сетка — рабица. Хорошо ещё не додумались собаками охранять.

Забор-то мы перелезли. К дверям подошли.

— Не передумал? — тихо спрашиваю. — У тебя же там, в условном, ещё год висит…

— Полтора, — стонет Миха. — Отпирай.